Виктор снова усадил заваливающееся тело в черном одеянии на каменную скамью, отошел на пару шагов, придирчиво рассматривая то, что получалось: корень покосившегося гнилого изнутри старого дерева обвивал ножки скамейки, приподнимая неровную плитку; мхи укрывали могильным покровом — отличное обрамление этой картины в серой раме.
Тонкие губы убийцы приподнялись в довольной улыбке, настолько ему понравилась своя работа. Нет, это не жуликов мелких кромсать. Конечно, первое убийство являлось осознанием схожести: грабитель — пустой человек и он — совершенно полый, выеденный до самого дна. Но потом избавление от бессмысленности существования вот таких не-людей перекинулось и на тех, кто сначала не внушал отвращения, в ком не обнаруживалось сходство с собственной расколотой душой. Потом он стал видеть это везде: бессмысленность. Повторение! Все только и делали, что повторяли, желая изменения, но ничего не меняя. Кто-то же должен что-то менять? Вот он и менял. По-своему, специфически.
На этот раз тело становилось не просто следом борьбы с зомби, вновь в Зсасзе пробуждался не то скульптор, не то художник, который глумливо требовал расположить красиво обмякшую женщину с застывшими глазами. Гримаса ужаса и страданья на ее лице понемногу разглаживалась, с алебастровой кожи исчезали лишние складки. Уже навсегда.
Виктор легонько провел пальцем вдоль раны на шее, которую нанес молниеносным отточенным движеньем. На пальцах осталась кровь, он аккуратно размазал эту вязкую краску вдоль побелевших губ покойницы, вновь расцвечивая их, словно у вампира. Снова отошел на пару шагов, кивнул сам себе, запечатлевая в памяти эту картину старого сквера, медленно умиравших деревьев, темно-зеленых мхов, липкого тумана и плывущей сквозь него траурной фигуры с алыми губами. Это почти шедевр! Возможно, не самый оригинальный и массовый, но, безусловно, несущий свою мрачную красоту, столь отвечавшую вкусам всех монстров, что теснились в его голове.
Зсасз на всякий случай еще раз огляделся по сторонам. Прищурившись, изучил взглядом горгулий на соборе – нет, никто не падал с неба. Под «никто», конечно же, имелся в виду вездесущий Бэтмен, который раз за разом пытался поймать его, а Виктор раз за разом стремился убить самонадеянного героя. Но не в этот день.
Только смрадный серый бензиновый туман сливался с влажным паром канализаций, и безглазая каменная стена сохраняла до поры до времени тайну заброшенного сквера. Впрочем, Зсасз всегда располагал трупы так, чтобы их могли найти, чтобы у его «искусства» оказались зрители, хотя обычно сам он был уже далеко.
Еще одна зарубка поперечная перечертила руку, закрывая четыре тонких рубца. Ничего особенного, не очень важный гость, просто новый стимул к существованию, растормошивший немного на время преследования и совершения преступления. Но вот все закончилось, завершилось, опало осенней листвой, обнажая почерневший, как обугленный, скелет древа-духа.
Пустота! Снова!
Снова эта черная дыра затягивала в себя, являлась наяву и во снах. Порой отпускало, в такие моменты он в лечебнице рассказывал врачам части своей теории, которые они, конечно, не принимали, а потом снова захлестывало, скручивало. Он замыкался в себе, бормоча только одно: «Убить, убить, убить! Резать, резать… резать!». И строил виртуозные планы побега, которые с блеском осуществлял. Все для того, чтобы на жалкие минуты хоть немного «разомкнуло». Чтобы не убить себя, он уничтожал других, умело оправдывая себя высшими целями, невероятным прозрением.
И никто не ведал, закончится ли этот замкнутый круг. Всем было наплевать, пока не касалось их, а, между тем, он уже крался в ночи в поисках новой зарубки.
========== Снежно-черная тень реки ==========
Под мостом плескалось грязное месиво из раздробленных льдинок, мусора и воды. Виктор уныло глядел на это шевеление подобия реки. Вода в его сознании обычно ассоциировалась с матерью. То ли потому что женщина трагически погибла, опрокинувшись при катании на лодке, то ли потому что вода — это жизнь, и все из нее вышли, значит, она мать.
Зсасз помнил, как давным-давно перед неудавшимся самоубийством глядел на мелкие черные волны у края моста. Они манили и предлагали отправиться в их ледяные объятия, встретиться с матерью — обеими. Такие родные, зовущие до трепета в сердце. В какой-то мере вода до сих пор успокаивала, хотя принести некоторое умиротворение могло только новое убийство. Как наркотик: одним взглядом на что-то привычное и нравящееся не искупить боль от ломки.
Ненависть к миру текла по его жилам раскаленным свинцом, ее не остужал даже легкий зимний ветер, сковывающий лужи завитками инея. В целом, Готэм никогда не знал нормальной зимы, как, впрочем, весны и лета. Город вечной осени — вот его судьба. Неизменные густые тучи; тошнотворный туман из токсичных выбросов и пара над канализациями; редкие хилые деревца, схваченные у корней решетками; частые дожди, увлажнявшие пропитанной нефтяной сажей воздух, растекавшиеся мерзкими лужами; бездонные норы метро. Казалось, на город рано или поздно должно обрушиться само небо, но его держали небоскребы, оберегая трусливых жителей, выкачивая из них подобие человечности, оставляя скелет и наполненную воздухом оболочку разных форм и размеров.
Зсасз все это ненавидел. Каждый сантиметр, каждый шаг этих насекомых. Но он не протестовал против чего-то, против кого-то. Он слишком хорошо узнал в свое время, кто правит миром, но это его уже давно не трогало. Еще он презирал стаи, то есть любую кооперацию этих зомби, будь то «такие, как все» или «не такие, как все». Каждый из них являлся просто мертвецом. Виктор объявил войну с зомби и методично их уничтожал, всех, медленно, прекрасно зная, что вряд ли успеет за отведенный срок один очистить этот город, не ставя перед собой великих целей. Ведь любая великая цель — это примыкание к стаду, обречение себя на принадлежность чему-то необъятному, а гигантизм цивилизации и делал из людей не то зомби, не то роботов. У Виктора был свой принцип одиночки, свое стояние вне всяких систем и запретов, своя последовательная идеология разрушения, которой он руководствовался, не ощущая угрызений совести от своих поступков.
Последовательность — это главное для любой идеи. Поэтому напрасно психиатры, обкалывая успокоительным (и чем-то еще гадким, от чего мутило), пытались обнаружить в нем хоть какое-то сочувствие к жертвам. Не ясно даже, почему они искали. Похоже, что не там. Да и начало положил вовсе не он, он лишь подхватил эстафету пустоты.
На данный момент Зсасз разгуливал на свободе, и это ему, безусловно, нравилось. Он пробовал разные способы убийств, по-разному заманивал своих жертв, по-разному вычислял, где они живут. К кому-то приходил в квартиры, кого-то доставал в укромных местах, некоторых прямо на улице кромсал в ближайших подворотнях, иногда усаживая в затейливой позе, а иногда изощренно расчленяя. Зсасз обнаружил, что ему доставляет удовольствие отделять чужую кожу от плоти, распиливать неторопливо кости, ковыряться в губке легких и волокнистой мягкой каше потрохов, а уж сердце вынимать и подолгу рассматривать оказалось невероятно увлекательно. Оно было совершенно не похоже на то, что рисуют в открытках, эту пошлую фигурку, которую Виктор в школе и институте дарил девочкам на «День Валентина». Странно… Когда-то он мог любить этих мертвецов и думать, что это нормально. Все зависит от взгляда, его — перевернулся и преломился, открывая, как он считал, истинную сущность вещей. Кто был истиной в последней инстанции вообще не людям решать.