Правда, пока «черные» гусары черепами не щеголяли. Их им дадут высочайшим указом в 1913 году, на трехсотлетнюю годовщину дома Романовых.
Ну и конечно, рассказы «Божьей милостью гусарского ротмистра» подлили масла в огонь.
Так что я твердо решил стать военным и пойти в кавалерию. Тем более, все чаще стал задумываться, по какой, собственно говоря, причине, я очутился в таком времени и в такой семье. Историю я помнил хорошо и многое мне в ней не нравилось. Особенно те ненадежные союзники, что имелись у Российской Империи и те перспективы, которые она упустила. Революция и Гражданская война казались чем-то невероятно жестоким и кровавым, унесшим миллионы жизней и заставившим государство стать совсем другим и изменить свою историю. Я верил, что тот путь, которым пошла Россия после 1917 года не единственный из возможных, да и не самый правильный.
Может, поэтому я оказался здесь? Может, у меня имелся шанс на что-то повлиять? Тем более, если все пойдет хорошо, то к началу Русско-Японской войны мне исполнится 58 лет. К этому времени я смогу кое-чего достичь и повлиять на некоторые вещи. А там видно будет.
Конечно, чертовски жаль, что не родился я в императорской семье. С такими-то родичами оказать влияние на внешнюю и внутреннюю политику государства было бы куда легче. Да вот только, вероятно, все места там оказались заняты, и мне пришлось стать Соколовым.
Поэтому военная служба казалась самым верным и честным способом сделать карьеру, завести нужные знакомства и продвинуться к высшим эшелонам власти.
— Подумай о стезе географа и путешественника, отрок, — советовал мне отец Василий. В его словах имелся определенный резон. На Земле еще хватало белых пятен. Северные и Южные полюса пока не открыли, Мадагаскар не исследовали, да и та же Австралия, Новая Зеландия, Африка, остров Пасхи и прочие местечки привлекали внимания. Путь всемирного исследователя и члена многочисленных географических обществ казался интересным. Но кто будет слушать молодого парня? А авторитет в науке завоевывался долгими стараниями и потом. Так что карьера военного казалась делом более верным.
Родители в какой-то момент смирились с моим выбором. К тому же они знали, что если их старшему сынку что-то засядет в голову, то переубедить его практически невозможно.
— Что ж, пусть Михаил понюхает пороху, — в конце концов резюмировал отец. Мать лишь вздыхала, думая о тех неизбежных рисках, что всегда идут с военными рука об руку.
Гимназия осталась в памяти как что-то чудовищно скучное, пыльное и закостенелое. Знания там давали основательные, но слишком уж боялись научить «чему-то не тому». И вообще, такие своеобразные предметы, как латинский язык и пение не добавляли энтузиазма.
В те времена в России главными считались два праздника: Рождество Христово и Пасха. Новый год практически не отмечался, и уж тем более никто не уходил в запой на две недели, как в двадцать первом веке.
На Рождественские каникулы в гимназии отпускали на двенадцать дней. Это время мы неизбежно проводили в Москве у Старобогатовых.
Сама Москва — с переулками, ресторанами, дворниками, извозчиками, старыми особняками и Кремлем — вызывала какую-то смутную, непонятную тоску. Город казался уютным и патриархальным. А еще уснувшим, пропустившим важные события.
Она мне нравилась. Нравился горячий чай из начищенного до блеска самовара, черная и красная икра с блинами, которая стоила копейки, масленица и зимние ярморочные гуляния… Но по контрасту с прошлой жизнью ритм казался невероятно медленным и однообразным. Все выглядело чинно, благопристойно и предсказуемо.
Именно у Старобогатовых у меня открылась необычная способность. Семья их была большой. Кроме отца, матери и старушки бабушки, в нее входило пятеро детей. И это при том, что старший ребенок умер от туберкулеза в грудном возрасте.
С четырьмя ребятами я особенно не разговаривал. С ними было скучно. Да и с их сестрой Верой — высокой, худой и нескладной девочкой, похожей на песочные часы — общих тем не находил. Но она смотрела на меня с подозрением. Я ей не нравилась и несколько раз она наябедничала. Не скажу, что я совершил что-то страшное и испугался наказания. Но все же меня раздражало ее поведение. И вот, почувствовав сильную злость, я пристально посмотрел ей в глаза и подумал, чтобы она начала меня бояться. Так мне хотелось поставить ее на место.