Два дня в город продолжали подходить наши силы, а мы постоянно находились в разъездах, осматривая окрестности. Кауфман решил задержаться и послал эмиру очередное письмо, в котором предлагал мир, но на сей раз добавил новые условия. В частности, самаркандское бекство должно отойти к России.
Со стороны действия Кауфмана казались неторопливыми и даже медлительными, совсем не похожие на стремительные марши Суворова. Но я и не думал его критиковать. В Азии, в сложившихся условиях, он выбрал тактику планомерного и неспешного движения, а не стремительных прорывов.
Жителям гарантировали безопасность. Состоялся большой прием. Старейшины благодарили Кауфмана за благородство и великодушие, обещая внушить народу чувство признательности по отношению к русским. Командующий одарил их халатами. Кашемировые для богатых и хлопковые для тех, кто победнее. Кроме того, Казы-келян получил серебряную медаль.
— О, Ярым-паша[28], дар твой велик, но я не в силах его принять, — седой и плутоватый Казы-келян сконфузился, принялся благодарить и объяснять, что не может взять медаль. — Народ начнет показывать на меня пальцем. Меня назовут отступником от предписаний Корана. Таксыр[29], прикажи лучше отрубить мне голову, но избавь от медали.
В толпе офицеров послышался негромкий смех князя Ухтомского. Кауфман деланно нахмурился.
— Медаль — награда Белого Царя, ее нельзя не принять. Ты сам просил нас прийти в город и взять вас под защиту. Но я разрешаю тебе носить её не на халате, а ближе к сердцу, под одеждой, сохраняя в памяти мою доброту.
— Давай медаль, Ярым-паша, я согласен, — Казы-келян такому решению обрадовался. Человеком он оказался правильным и честным. При мусульманах он каждый раз медаль прятал под халат, но находясь среди русских, обязательно доставал на всеобщее обозрение, начищал и хвастался, что получил ее от самого Белого Царя за неоценимые заслуги.
Жизнь налаживалась. Мир в городе установился так быстро, что уже на следующий день сарты открыли базар и лавки. Более всех нашему прибытию радовались евреи и иранцы — им раньше жилось тяжело, но сейчас они воспрянули духом.
Гусары наконец-то помылись, посетив местную баню. Выложенная мозаикой баня оказалась красивой, чистой и просторной, наполненная горячим паром и запахом душистого мыла. Мраморные колонны поддерживали полукруглый свод, в бассейне тихо плескалась теплая вода. Горячий хаммам посередине главного зала блестел — так его намыли. А банщики натерли нас с таким усердием, что с бани мы буквально выползали, обессиленные, но довольные.
— Если доживу до пенсиона, прикажу построить и у себя такую же диковинку, — поделился Эрнест Костенко, принимая от своего денщика пиалу зеленого чая. Чай оказался великолепным, и мы долго предавались неги, отдыхая и неспешно разговаривая.
— Гусар, который не погиб в тридцать лет — не гусар, а дрянь, — захохотал Тельнов.
— Так было пятьдесят лет назад, — блеснул эрудицией Кузьмин. — Фраза принадлежит одному из наполеоновских генералов.
Командующий издал общий приказ, в котором хвалил войска за преодоленные трудности, за стойкость и одержанную на Зеравшане победу. Состоялось общее награждение. Рядовым чинам раздавали «Георгиев», да и большая часть офицеров получила награды. Одним достались серебряные сабли и шпаги с надписью «за храбрость», другие получили первые ордена, третьи повышения по службе. Мне, Некрасову и всем прочим корнетам и поручикам вручили орден Станислава 3-й степени, хотя ничего особенного лично я не сделал.
Кауфман находился в превосходном настроении и на поощрения не скупился, чему мы были только рады. После чего во дворце установили длинные столы, на которых поставили еду и штофы с водкой. Офицеры пили за здоровье нижних чинов, а те — за офицеров.
Казалось, дела идут хорошо, но наметились и трудности. Вновь начались сильные дожди. В ротах вспыхнула горячка. После общего награждения каждый день заболевало по пятьдесят человек, и число постоянно росло.
В лазарете оказалось семьсот солдат. На такое число никто не рассчитывал, и потому неудивительно, что не хватало врачей, фельдшеров, медикаментов и коек. Сестры милосердия не спали ночами, пытаясь помочь раненым и больным. Боковое крыло дворца принялись срочно переделывать под госпиталь. Кауфман выделил из казны порядочную сумму для столь важного дела. Кроме того, от каждого батальона назначили по одному кашевару и по четыре рядовых, вошедших в обслугу госпиталя.