Неожиданно появился запыхавшийся Ильяс:
— Папа, папа! — засверкал он глазенками. — Тимрук хочет ехать наперегонки. Спрашивает, можно ли взять лошадь.
Отец недовольно насупил брови:
— Я ему дам лошадь! Вишь, джигит выискался! А где он сам?
— Я его в поле встретил, он уже за конем пошел.
— Вот я проучу, проучу его, чтоб не самовольничал!
— А какая беда, сосед, если Тимрук попытает счастья? — вмешался Пикмурза. — Конь у тебя добрый, ходкий. И Тимрук парень не промах. Кто знает, может, победителем еще станет…
— Скажешь тоже, послушать нечего. «Победитель, победитель»! Отобьет себе зад до крови — только и всего. Ильяс! Скажи ему, что не велю, не велю я! Ремень по нем плачет! Так и передай!
— А была бы моя воля, — не унимался Пикмурза, — я бы разрешил. Тем более Тимрук уже за лошадью пошел.
— Чего стоишь, Ильяс? Беги, беги! Иль не слышал, что я сказал? — строго прикрикнул на сына Шеркей.
Мальчик огорченно вздохнул, с укором взглянул на отца и нехотя повернул назад.
— Живей, живей двигай ногами-то! — бросил ему вслед Шеркей.
8. АГАДУЙ В КЕРЕГАСЕ
В Керегасьской долине было многолюдно и шумно, как на ярмарке. Посмотреть на Агадуй съехались жители многих окрестных деревень. День выдался на редкость ясный, солнечный. В бирюзовом небе ни облачка. Под ярким солнцем белые наряды сверкают, точно снег, даже смотреть больно.
Одним из первых на Керегасе появился староста Элюка. Прежде всего он направился к телеге с поднятыми оглоблями, на которых был укреплен холщовый навес. Элюка шагал, не сгибая коленей, изо всех сил стараясь двигаться строго по прямой линии. Время от времени он вздрагивал и смачно сплевывал. Люди, хорошо изучившие повадки старосты, сразу догадались, что он уже достойно отметил приход Синзе.
У телеги возился Мигаля Чумельке, главный распорядитель Агадуя.
Староста важно напыжился и начальственным тоном спросил:
— Все в порядке? А, Чумельке? Все вы-вез? — Его одолевала икота.
— Все до последней крошечки тут! — послышался бойкий ответ.
— А хватит по-подарков?
— Да как тебе сказать… — неторопливо произнес Мигаля, приглядываясь к начальству… — Вот тут два воза яиц, два ящика мыла, штук пятьдесят полотенец наберется, сельге[25] тоже есть, платки, еще разный шурум-бурум. Лучшему борцу думаем дать суконный пиджак, а победителю на скачках преподнесем рубашку с пиджаком и шаровары. Так, пожалуй, с горем пополам натяну. Но лучше бы, конечно, добавить. Спокойней будет. А то мало ли что, вдруг кому-нибудь не хватит. Начнет драть горло, скандалить…
Староста икнул, сплюнул и, хитро поблескивая маслеными глазками, пропел:
Потом он умильно улыбнулся:
— Свояк ты мне или нет? То-то.
Мигаля широко раскрыл полный гнилых зубов рот, угодливо захихикал. Староста ответил басовитым гоготаньем. Успокоившись, спросил:
— Говоришь, яиц-то два воза всего?
— Два, Элюка Петяныч.
— Ха-ха! Значит, один уже того!
— А труды-то мои… или ничего не стоят?
— Стоят, стоят, свояк. Но и про мои не следует забывать. Кто тебя назначил раздавать награды? А? То-то!
— Да что вы, Элюка Петяныч, не таков я, чтобы добра не помнить.
— Ну-ну… А пока дай-ка мне троечку яиц. Все время в горле першит. С чего бы это? Щекочет и щекочет.
— А зубы у тебя не болят сегодня?
— Тьфу! Чтоб тебе подавиться! — староста схватился за щеку, страдальчески сморщился, запричитал: — Вот сразу и заныли, проклятые! Замучают теперь, изведут, помереть — и то лучше! Нельзя мне напоминать про них!
— Виноват, Элюка Петяныч. Больше никогда не буду. Но вы не беспокойтесь, мы сейчас и зубы вылечим, и горло прочистим. Есть у меня средство — все как рукой снимет.
С этими словами Мигаля торжественно извлек из бездонного кармана свое всесильное снадобье. Перед глазами старосты засиял шкалик.
С лица Элюки исчезло страдальческое выражение.
— Ай да хват! Не зря штаны носишь! А себе-то оставил?
— Не без понятия живем. Как не оставить — оставил.
И в руках Чумельки блеснул второй пузырек.
Свояки зашли под навес. Из-под полотнища виднелись только черные чулки и новые лапти распорядителя да старинные, с семидесятые семью складками, высокие сапоги старосты.
— Мигаля! Мигаля! — послышалось вблизи.
— Он только сейчас тут был!
— Да вон он, под шатром!
Ведя под уздцы своего знаменитого жеребца, к шатру шел Нямась. Из-за полога выглянул Элюка. Одной рукой он держался за щеку, другой опирался на плечо свояка.