Шеркей и Элендей, переглянувшись, одновременно склонились над постелью.
Синевато-серые, словно присыпанные золой, губы отца едва заметно шевелились. Но как ни напрягали слух братья, ничего разобрать не смогли.
Исхудалая, обтянутая тоненькой дряблой кожей рука Сямаки дернулась, скользнула по перине и беспомощно свесилась с кровати. Напряженно вытянутый указательный палец почти касался пола.
— Куда, куда показывает он? Посмотри! — жарко выдохнул Шеркей в побледневшее лицо брата. Но вместо ожидаемого ответа услыхал:
— В землю-матушку, вот куда. Иль не видишь? Последняя судорога была.
Женщины заплакали в голос, запричитали, сорвались с места, заметались, закружились по избе.
А Элендей быстрым движением засунул громоздкую руку в карман синих отцовских штанов и выдернул оттуда затертый до блеска грязно-желтый кисет. Он оказался тощим. Быстро пересчитав деньги, Элендей злобно швырнул их вместе с кисетом на кухонный стол. Засаленные бумажки рассыпались веером, прикрыв хлебный нож с бронзовым ободком на рукоятке.
— Шестьдесят два рубля! Только-то!
Гневно поблескивающими глазами Элендей требовательно глядел на отца, словно надеялся, что тот сейчас воскреснет и все разъяснит. Затем Элендей рывком отодвинул кровать и стал с другой ее стороны, напротив Шеркея.
— Послушай, тэдэ![6] — рявкнул он. — А твои руки чисты? Протяни же их над покойным отцом. Скажи, не расходовал ли ты отцовских денег тайком от меня?
— Подумай, подумай, что ты говоришь… Зачем, зачем обижаешь в такой час? — ответил брат, вытягивая руки над кроватью. — Иль ты забыл, каков наш отец? Не то что к карману — к одежде своей близко не подпускал. Бери мою руку. Чиста она, чиста. Не то что к деньгам, к лотку мучному не подпускал он меня.
— Ладно. Верю. Не сердись. Будем жить с тобой, как братьям положено. На одном столе наша хлеб-соль. Надейся на меня. Элендей не подведет. Не такой он человек. Голову даю на отсечение.
— Иль не родные мы?.. — закивал головой Шеркей, и братья обменялись клятвенным рукопожатием.
Элендей подошел к столу, бережно собрал деньги. Послюнявил коричневые от табачного дыма кончики узловатых пальцев и еще раз внимательно пересчитал. Половину денег отдал Шеркею, свою долю затихал поглубже в карман.
Затем опять взял кисет и тщательно его вытряс. На столе выросла небольшая кучка медных и серебряных монет, среди них — заржавелый крючковатый гвоздик и маленький ключ. Мелочь Элендей разделил тоже поровну. «Мне-то почти одни медяки подсунул», — недовольно подумал Шеркей, сгребая со стола свою долю.
Ключ очень заинтересовал Элендея. Он долго вертел его в руках, глубокомысленно рассматривая со всех сторон: подходящего замка в доме не было. Правда, покойный отец никогда не проходил мимо самого пустякового предмета — поднимет и упрячет. «Окромя вши, все в дом тащи, в хозяйстве сгодится», — любил говаривать Сямака. И этот ключик, наверное, был найден им где-нибудь в дорожной пыли, но мало ли что… И Элендей крепко зажал его в кулаке.
— А ты себе гвоздик возьми на память о родителе, — заботливо предложил он брату.
— Какой, какой мне прок в нем? Да и потеряется сразу, — ответил тот.
— Кисет тогда бери. Всегда при тебе будет. Чуть что — глянешь и отца вспомнишь, — упорно настаивал Элендей, боясь, что брат попросит у него ключик, а сам тем временем запихивал в карман и ключ, и гвоздь.
Да, скудное наследство оставил старый Сямака своим сыновьям. Не того они ожидали. Но ничего не поделаешь, такова судьба…
Разная молва ходила в округе о роде Сямаки. Одни говорили, что он испокон веков был бедным, захудалым, едва концы с концами сводил. Другие же считали его не только зажиточным, но и очень богатым. По их мнению, Сямака был себе на уме и бедствовал только из-за своей жадности, которую словами и описать невозможно.
Эти люди любили рассказывать о том, как не то дед, не то прадед Сямаки караулил ночные дороги — занимался разбоем. Был он хитрым, удачливым. Не одна увесистая купеческая мошна перешла в его сдружившиеся с тяжелым кистенем руки, не один обоз с красным товаром угнали его лихие сподручные в дремучие, непроходимые чащобы.
Но сколько, как говорится, веревочке ни виться — конец будет. Изловили удальца, обули быстрые ноженьки в железные кованые сапожки, а руки в такие же голицы обрядили. Болтаться бы Сямакиному предку с выпученными глазами и высунутым языком на намыленной веревке, да ведь судьям тоже пить-есть надо. Отдал разбойник строгому начальству часть своего несметного богатства, откупился от неминучей смерти. Много денег и разного добра хранил он в тайниках.