— Ну, а как же с гривенником-то быть? Сможешь отвести несчастье?
— Для кого-нибудь, может, и не сумела бы, а для вас все смогу. Душу выложу, а развею колдовство. Родней родных вы мне. Заместо свекра со свекровушкой вы мне, бедняжке, господом даны.
Шербиге велела сегодня же сшить черный шелковый кисет и положить в него зловредную находку и добавить дюжину таких же монет. В уголки тоже нужно зашить по денежке. А когда настанет полночь, кисет надо бросить кому-нибудь во двор, лучше к тому, кто побогаче.
Если же это не поможет, значит, все дело в покойной снохе Каньдюков. Наверное, ее своенравный дух остался жить в деревне, и его во что бы то ни стало необходимо изгнать. Как это сделать получше и понадежней, надо еще подумать. Было бы хорошо, если бы над этим поразмыслил сам Каньдюк, ведь он большой знаток старинных обычаев. Можно бы, например, испробовать месть-огонь.
— Что же это такое? — поинтересовалась Алиме.
— И-и, дорогая моя, самое верное средство. Нужно освятить деревню огнем дома, где родилась самоубийца.
Старуха испуганно ахнула и начала поспешно прощаться.
— Спасибо тебе за добрые советы. Все своему передам, слово в слово. А кисет уж ты сама сшей. Напутаю еще, не так что сделаю. И подбрось сама. Мне кажется, так надежнее будет. Не поленись, не посчитай за труд. В обиде не будешь.
Шербиге охотно согласилась.
Выслушав возвратившуюся от ворожеи жену, Каньдюк разволновался. Совсем от рук отбились людишки, каждый по-волчьи скалится. Того и гляди, устроят какую-нибудь пакость: и скотину потравить могут, и дом подпалить. Надо что-то предпринять, чтобы успокоить народ, иначе натерпишься беды, а если разъярятся по-настоящему, то и головы лишить могут. Шербиге советует вспомнить старый обычай. Но какой?
Весь день Каньдюк не выходил из своей комнаты. Напряженно морщил лоб, кудрявил бородку, раздраженно почесывал плешину. Даже от обеда отказался. Чуть не с кулаками набросился на Алиме, когда она пришла звать его к столу.
К вечеру зашел в лавку, позвал Нямася. Пошептались и пошли к живущему неподалеку Савандею.
Каньдюк внимательно следил, чтобы не перебежала дорогу кошка или не встретилась баба с пустыми ведрами. Почти у самого дома Савандея через улицу метнулся серый комок. Каньдюк придержал сына за локоть. Всмотревшись повнимательнее, облегченно вздохнул: путь перебежала собака.
Дом у Савандея нарядный. Большое, густо покрытое резьбой крыльцо выкрашено в два цвета — желтый и голубой. Оконные наличники все в затейливых узорах. В палисаднике растут вишни, кое-где проглядывает бузина. Посредине стоит высокая стройная яблоня, увешанная, словно бусами, маленькими краснобокими плодами.
Дверь открыла хозяйка. Уважительно провела в избу.
— Честь и совесть моя с обитателями этого славного дома! — торжественно провозгласил с порога Каньдюк.
— Ой, какие дорогие гости пожаловали к нам! — радушно заулыбался хозяин, — Вот порадовали. И не знаю, как благодарить.
Он зажег лампу-«молнию». Яркий свет сделал чистую, уютную комнату еще привлекательней.
Гости уселись на устеленную пышной кошмой скамью.
— Проходили мы мимо с сыном и подумали: а как поживает наш уважаемый Эбсэлем бабай? — мякеньким голосом заговорил Каньдюк. — Давай-ка, говорим, проведаем. Вот и зашли.
— Отец-то? Слава богу, дышит еще старик. — Савандей повернулся к печке, прислушался. — Не спит вроде. Отец, а отец?
С полатей послышался сухой кашель:
— Слышу, слышу. Сам Каньдюк шоллом к нам пожаловал.
Эбсэлем довольно проворно спустился с полатей, оправил длинную, прикрывающую колени белую рубаху, из-под которой синели заправленные в подшитые валенки штаны, и чинно поздоровался с гостями.
— Побеспокоили мы тебя, прости уж нас. Но знаешь, как иногда захочется вдруг увидеть дорогого сердцу человека — и не стерпишь, зайдешь. Тянет к нему душа. Что с ней поделаешь? Так ты прости нас, прости. Младшие-то как живут?
— Слава Пюлеху, ничего плохого сказать не могу. Милует нас господь. И мы его стараемся не гневить.
Хозяйка принесла пиво и наскоро приготовленное угощение.
— Ну, а ты как поживаешь, Каньдюк шоллом? — прокашлял Эбсэлем. — Вижу, не помышляешь еще о покое, все такой же быстрый да проворный.
— Да вот хожу все, беспокою добрых людей.
— Стоит ли считаться с этим? Давно ведь знаем друг друга. Ты сколько уже годков насобирал? А?
— В калым[30] шестьдесят восьмой прикончил. К семидесяти пробираюсь.