— Ну как вы там, как сынок? Подрос? Как деды?
Я не успевала отвечать, ну а ему мои ответы и не требовались. Он продолжал разговаривать с собой и сыном.
— Вот видишь, сынок, мамка у тебя какая. Замучила тебя дорогой, там же в вагонах грязь, антисанитария!
Я, поскальзываясь, старалась успеть за ним, и потому не сразу поняла, что за люди стояли группой недалеко от нашего вагона. Человек шесть бритых качков, ясно дело, в «кожанах» и «голдах» фильтровали глазами поток пассажиров. Ноги стали ватными. До спуска в подземный переход было метров десять… Только бы не обратили внимания, только бы Гошик не оглянулся, не задал вопрос откуда ребенок… Глаза в пол, я боюсь поскользнуться… я только этого и боюсь.
Поравнялась с группой качков. И по закону подлости, именно в этот момент правая нога скользит по льду… Один из мужчин поддерживает меня под локоть, выравниваюсь. Взглянула на него и неожиданно для себя, благодарно улыбнулась,
— Спасибо, скользко очень. — Он ухмыльнулся,
— Не за что, коза! На хрен с ребенком на таких каблучищах?
До перехода осталось метра три… два… один… качающаяся дверь толкает в спину… Ступеньки..
Сама себя уговаривая, тихо-тихо Кэт, еще чуть-чуть, а там машина ментовская, бобик, не полезут. Мне показалось что мы пролетели вокзал насквозь за секунды. Вот уже и служебная машина. Водитель через заднюю дверь ставит сумки, в багажник. Милый устраивает на заднем сиденье Тошку, и поворачивается ко мне. Тут его глаза округляются:
— О, е… твою мать, это что? Это чей ребенок? Ты с ума сошла? Ты украла ребенка? — он теряет дар речи, и его глаза сейчас выскочат из орбит. Я быстро нырнула на заднее сиденье, закрыла дверь, приложила палец к губам и кивнула на водителя, который еще копался сзади,
— Быстрее поехали, дома все объясню. Сейчас молчи пожалуйста.
От страха замирало сердце, видимо лицо у меня было такое, что Милый быстро сел, закрыл дверь, и не стал задавать вопросов.
— Леха, давай домой ко мне, поможешь вещи занести. Видишь, мне теща гостинцев прислала. Водитель глянул на меня с детьми, не понял юмора, завел машину, и мы поехали.
Выдохнуть я смогла только когда за водителем закрылась дверь квартиры. Скинула пальто, сапоги и упала на кресло в прихожей:
— Что? Ждешь объяснений? Не смотри на меня так, я не сошла с ума. Да, мне в поезде подкинули ребенка.
— Я жду. Ты обещала объяснить. Кто это? Чей это ребенок и какую бригаду мне взывать — из психушки или коллег?
Торопясь и путаясь в словах и мыслях, я стала рассказывать, как все было:
— Одна странная женщина, Наталья, мы с ней туда ехали, и вдруг случайно вчера встретились. Она очень была испугана, у нее мужа убили, она боялась за сына. Оставила мне, через неделю заберет, может через месяц…Георгий, пойми, она была реально испугана, а потом эти качки рыскали с поисками. Мало ли, а вдруг мальчика хотели украсть и пустить на органы?
Лицо мужа стало непроницаемым, он заговорил очень медленно, тихим и дрожащим от ярости голосом:
— Катерина, ты не дура, ты — идиотка! Если бы эти бандиты что-то заподозрили, тебя бы сняли с поезда, вместе с МОИМ сыном! И я бы никогда не узнал, где вы! ты знаешь сколько людей пропадает ежедневно? Ты подвергла опасности моего ребенка, свою жизнь, пытаясь помочь какой-то попутчице? А если она украла ребенка? Если это не ее сын? Ты видела документы? Свидетельство о рождении, паспорт? Ты подумала о своем сыне? обо мне? Меня вышвырнут с работы, если окажется, что моя жена участница похищения младенца! — тихим голосом, делая упор на каждом слове, говорил Гоша, и глаза его были ледяными.
Осознание стало новым шоком. Почему-то мне не пришло в голову, что Натали может быть преступницей.
— Нет, не может быть, — со слезами начла я, — она не похожа, у нее мужа убили… Господи, Гоша что же делать? Как узнать правду? Прости меня, все произошло так быстро, я не сообразила…
— Как имя этого мальчика? Фамилия? Что она успела сказать тебе о нем? — резонно спросил Георгий.
— Н-ничего… я не знаю… — слезы уже длились сами, я понимала что сделала ужасную глупость, но в той ситуации — какие документы?
Молчание мужа повисло камнем, причем над моей головой. Взгляд Гоши был холодно изучающим, по-моему, он и на самом деле сомневался в здравости моего ума и раздумывал о вызове психбригады.
Пять минут звенящей тишины, руки дрожат все больше, бессонная ночь сказывается, перед глазами начинает плыть окружающее…, с трудом удерживаясь в сознании я все же услышала.
— Так, я на планерку. Потом зайду к мужикам в дежурку. Посмотрю сводки — на какой станции ты говоришь она вошла? Еловая? Проверю заявки на пропажу детей в том районе, и в целом криминальную сводку. Ты! — из дома не выходишь, дверь никому не открываешь. По телефону никому, слышишь — никому не звонишь. Все, я ушел.
Оставшись одна, я упала на кровать не раздеваясь. Да, что же будет?
Басовитый голос Тохи дал понять, что будет — срочно нужно заняться детьми. И понеслась стандартная карусель теперь уже многодетной мамочки….
Наталья. Тупик
Глава 2. Наталья.
Господи, что же со мной происходит? Московская девочка из хорошей семьи, папа во Внешторге, мама археолог, которой уже, увы нет. Москвичка армянского происхождения, Нарине Александровна Ованнисян подарила мне яркую восточную внешность — пышные черные волосы, большие темно-карие глаза. Натура страстная и увлекающаяся — в детстве приехала к родственникам в Ереван, увлеклась историей города, увлеклась так, что стала археологом. Меня родила на последнем курсе, через год уехала в экспедицию. Сперва экспедиции были по югу России, потом статьи в журналах, конференции, новые экспедиции все дальше и дальше от дома — и Европа и Египет, и еще Бог знает что. Причем, как я догадывалась по хмурому лицу отцу, когда пыталась узнать о маме, она увлекалась не только стариной, но и вполне молодыми учеными, и не только.
Сейчас она жива, но увы, ветер с пыльных дорог истории завел ее далеко от семьи и от родины, большой и малой. Где она, жива ли мне неизвестно. Никто не рассказывал, а я теперь и не спрашивала. Отец эти вопросы игнорировал, будто не слышал. Бабушек и дедушек у нас не было. А больше спросить было не у кого.
Детство и юность мои прошли в шикарной квартире в московской высотке для чиновников, няни, репетиторы, домработницы. Я посуду до замужества не мыла ни разу. Лучшие вещи, лучшие фильмы — даже видеомагнитофон, бывший почти чудом техники — все у меня было. Правда никаких Арин Родионовных, никаких душевных кухарок с плюшками и русскими сказками не было. Весь персонал всегда был неизменно доброжелателен, подтянут, безупречен. Даже когда я, в первых подростковых влюбленностях, огорчалась и плакала, закрывшись в комнате — никто не приходил с меня утешать. Горничная могла принести валерьянку, уточнить не нужно мне чего-либо еще, по ходу убрать разбросанную одежду, и уходила, закрыв двери.
Отец всегда был занят, и требовал безупречности во всем. В учебе, в одежде, в манерах. Обиды, слезы или капризы мне были не положены. Сдержанность и доброжелательность. Вот все эмоции, что мне позволялось демонстрировать.
Встречались мы один раз в день — за ужином. Ужин всегда сервировался в столовой, всегда — по полному параду, с кучей приборов, салфеток. Пока я была мала, отец строго следил за тем, как я пользуюсь столовыми приборами. Уже к двенадцати годам мое поведение за столом было доведено до совершенства, и отец перестал обращать внимание и за столом.
Один вопрос — как дела в школе? — один ответ — все хорошо, оценки четыре и пять, троек нет — удовлетворенный кивок — опять в газету. Каждый день. Я привыкла, и никакой близости не ждала. А когда подружки школьницы жаловались на своих родителей, что их пилят за поведение — я радовалась! что меня не пилят, не ругают, не замечают — ну и что.