Увидя этот новый способ передвижения, сторож вдруг исчез и вернулся через минуту с какой-то толстой бабой; оба нагнулись и молча, с тупым любопытством смотрели на Софью Ивановну; затем баба обернулась назад и стала манить к себе кого-то рукой…
Это уж чересчур! Быть посмешищем целой банды бездельников. Слезы выступили на глазах Софьи Ивановны.
Красная, растрепанная, злая, уселась она насколько могла удобнее и решила ждать.
«Ведь есть же у него какое-нибудь дело, — думала она, — не может же он весь день тут стоять. Увидит, что я сижу спокойно, и уйдет».
И она, приняв самую непринужденную позу, делала вид, что превосходно проводит время; любовалась природой, рвала одуванчики и даже стала напевать «Уста мои молчат». Через несколько минут, осторожно, скосив глаза, она взглянула наверх — «Нахал!».
Сторож не верил ее беззаботности и продолжал стоять все на том же месте, словно ожидая от нее чего-то особенного.
Напускная бодрость покинула Софью Ивановну. Она присмирела, закрыла лицо руками и стала нетерпеливо ждать.
— Божественная!.. — долетел до нее тягучий голос.
— Ах, нахал! — вздрогнула от негодования Софья Ивановна. — Он смеет еще заговаривать!
— Божественная! Я чувствовал ваше присутствие здесь… Меня влекло сюда!..
Нет, это не он — голос снизу. Софья Ивановна опустила руки: «Господи! Только этого не хватало! Опять проклятый декадент! Опять сцена от Петьки!»
Грациозно откинув длинноволосую голову, держа шляпу в горизонтально вытянутой руке, стоял у подножия насыпи маленький худощавый господин в клетчатом костюме, с развевающимися концами странного зеленого галстука, и не смотрел, а созерцал растерявшуюся Софью Ивановну.
— Я помешал вам мечтать, — загнусавил он снова. — Я поднимусь к вам! Мне так хочется подслушать ваши грезы!..
И, не дождавшись ответа, он взмахнул руками, с видом птицы, собравшейся взлететь, и стал быстро подниматься.
«Вот ведь влезают же люди, — с горечью думала Софья Ивановна, глядя на него, — почему же я такая несчастная!»
— У ваших ног лежат, синьора, И я, и жизнь, и честь, и меч! — продекламировал декадент, садясь у ее ног и восторженно глядя на нее белесоватыми глазками.
— Это ваше?
— Мм… Почти.
— Что это значит: «почти»?
— Значит, что это стихотворение Толстого, но я его переврал, — мечтательно отвечал тот. — О, как я рад, что мы снова вместе!.. Я хотел так много, так бесконечно много сказать вам…
— Очень приятно, только я тороплюсь домой.
— Странная манера торопиться, сидя на одном месте. И зачем вам домой?
— К пяти часам вернется Петр Игнатьевич…
— Кто вернется?
— Петр Игнатьевич.
— Петр Игнатьевич? — Декадент презрительно прищурил глаза. — Кто это такой, этот Петр Игнатьевич?
— Как кто? — обиженно удивилась Софья Ивановна. — Мой муж! Странно, что вы две недели тому назад были у нас в доме и не знаете, как зовут хозяина.
— Простите!.. Я рассеян… Я страдал… Но мы не будем говорить об этом, не расспрашивайте меня, я не хочу — слышите? — Он повелительно сдвинул брови и замолк на несколько минут, потом, видя, что Софья Ивановна все-таки не начинает расспрашивать «об этом», сказал тоном человека, искусственно меняющего тему разговора: — Итак… где же ваш муж?
— Он уехал с восьмичасовым в Контики; там сортируют вагоны или что-то в этом роде, не умею вам объяснить. А теперь помогите мне, ради бога, слезть отсюда, — прибавила она смущенно. — Я оттого и сижу здесь так долго, что никак не могу одна…
Декадент пришел в восторженное умиление.
— О! Как это женственно! Беспомощно-женственно. Дайте мне ваши руки, я донесу вас.
— Я не могу вам дать руки, потому что наступлю тогда на платье и упаду, — понимаете?
— Платье можно подколоть булавками. — И, к великому удивлению Софьи Ивановны, он, отвернув бортик своего клетчатого пиджака, вытащил несколько булавок, воткнутых в него.
— Какой вы странный! Зачем вы носите с собой булавки?
— Не спрашивайте… Это символ!..
Наконец платье подколото, декадент с безумным видом, схватив ее за обе руки и выставив вперед каблучок своего желтенького башмачка, поскакал вниз. Софья Ивановна спотыкалась, падала, подымалась, отбивалась, вырывалась, — но он крепко впился в ее руки и выпустил их только тогда, когда она, испуганная и запыхавшаяся, стояла внизу и, не смея поднять голову, думала о стороже: «Видел или не видел?..»
— Какое блаженство, — шептал декадент, с трудом переводя дыхание и утирая лоб платком, — какое блаженство этот бешеный полет! Но скажите, как вы сюда попали? — прибавил он, подавая ей зонтик.
— Я думала, что скорее попаду домой, если пойду верхом. Я ходила в деревню узнать насчет телятины.
— Как вы сказали?
— Что как сказала?..
— Вы произнесли какое-то слово… — Он, мечтательно сощурив глаза, глядел на облако.
— Я сказала, что ходила за телятиной… Какой вы странный!
— Простите! Мне послышалось, что вы сказали что-то по-итальянски. Те-ля-ти-на… Те-ля-ти-на… — прошептал он.
— Хорошо же вы, должно быть, знаете итальянский язык…
— Я не могу знать его плохо. Понимаете? Не могу знать его плохо, потому что не знаю совсем.
Софья Ивановна замолчала и стала придумывать, как бы ей поделикатнее отвязаться от своего спутника. Ей очень не хотелось, чтобы их увидели вместе, так как бедный декадент был почему-то особенно несимпатичен ее ревнивому мужу. Петр Игнатьевич не ответил ему на визит и, когда встретил его с Софьей Ивановной на музыке в городском саду, немедленно увел жену домой и закатил ей сцену, какой, как говорится, и «старожилы не запомнят». После этой истории Софья Ивановна старательно избегала опасного поэта, терпеливо ожидая осени, когда он уберется к себе в Петербург. Мужа, положим, теперь на станции нет — он в Контиках, но все равно, ему насплетничают… А с другой стороны, нельзя же его прогнать сразу — все-таки человек услугу оказал. А и некрасив же он, голубчик, взглянула она искоса. Петух не петух… черт знает что!..
— Я знаю, о чем вы сейчас подумали, — прервал он ее мысли.
— О чем? — испугалась Софья Ивановна.
— Вы подумали о том, что жизнь наша бесцветна и тосклива… Зачем вы здесь живете? Разве вы не чувствуете, что созданы блистать в свете? — Софья Ивановна успокоилась.
— Действительно, скучно, но мужу обещали скоро большую станцию. Тогда будет веселее.
— Вы постоянно сводите разговор на мужа: это прямо какой-то «незримый червь»!
Софья Ивановна хотела обидеться, но мелькнувший вдали красный зонтик отвлек ее внимание.
— Ой, ой, ой! Ведь это Курина!.. Жена помощника! — Она стала торопливо приглаживать волосы, оправлять платье… — Ведь нужно же, как на грех… мерзкая сплетница! Перейдемте скорее на ту сторону полотна, на запасный путь, пока она нас не заметила.