— Хорошо, — кивнула Танька. — А зачем?
— Да надо ему маленько уверенность в себе поднять. Кстати, вон тех двоих приметила? — Герцог незаметно для ребят указал на двух мальчишек, которые были самыми старательными, но при этом выделялись из остальных детей неровной, дерганой пластикой. — ДЦПшники. Им тоже скажи что-нибудь, а?
— Что, правда с ДЦП? — едва не запнулась от удивления Танька. В ее представлении больные детским церебральным параличом были тяжелыми инвалидами, с нарушенной речью и обреченные жить в колясках. — Быть не может, они же нормальные почти.
— А вот так, — устало улыбнулся Герцог. — Сейчас уже получше, да. Черными поясами не будут, но и в ногах своих не запутаются уже.
Танька похвалила белобрысого пацана, тот засмущался, теребя пояс кимоно. Двух ребят, которых язык не поворачивался назвать инвалидами, она расхвалила совершенно искренне, тут ей не надо было притворяться. Не только научиться ходить, разговаривать, но и прийти в этот зал и наравне с ровесниками выполнять сложные движения — это был подвиг. Самое подходящее слово, и в данном случае в нем не было никакого пафоса.
В субботу Танька поняла, что пора уезжать. Ничего не складывалось. Они были не вместе — только рядом. Болтовня, нежность, постель — ничего из этого не срасталось. Она не становилась ему ближе. Все оставалось, как в первый день. И чем дальше, тем сильнее грыз где-то под ребрами червячок сомнения в своей нужности. Дом был чужим, город был чужим, все было каким-то не таким. Все, кроме Герцога, но, заглядывая ему в глаза, она не видела там того, что хотела — ответа, зова…
Казалось, что любой пацан из секции карате, любая позвонившая непонятная личность были ему в сто, в миллион раз ближе, чем Танька.
— Завтра уезжаешь? Хорошо. Провожу.
Танька раз десять прокрутила для себя эту фразу, пока собирала свои мелочи по комнате, но ни разу не почувствовала в ней ни малейшего сожаления. Было больно, но и легко почему-то. Легко и больно, как птице, улетающей на юг из обжитого гнезда, потому что наступает осень. Осень наступала — Танька чувствовала ее шаги в тени равнодушия, в последний день поселившейся между ними.
«Не предложил остаться… ну и пусть! Переживу. Перебьюсь», — твердила себе Танька, топая утром рядом с Герцогом на автовокзал. На прощанье он просто хлопнул ее по плечу и пощекотал за ухом. Танька с деланным спокойствием потерлась ухом об его руку.
— Кошка…
— Хуже…
На этом и простились.
В автобусе было жарко и душно, Танька пыталась спать, но выходила неровная усталая дрема, в которой за краткий миг от выбоины до выбоины успеваешь увидеть целый сон и немедленно забыть. Она попробовала рисовать в блокноте — не получилось, мешал не в меру упитанный сосед по сиденьям. На остановках Танька выходила, покупала себе леденцы и газировку и тупо глядела в затянутое серой хмарью небо. В голове было пусто и гулко, как после удара. Она чувствовала себя роботом, пустым позвякивающим агрегатом без желаний и потребностей. Только где-то в животе противно тянуло холодом и ноющей болью.
Выходя из автобуса в Москве, Танька поняла, что по скудоумию забыла взять у Герцога хоть какие-то координаты — телефон, е-мейл, мобильник, адрес…
1. Кэсс: День 2-й
Она успела только заглотнуть горячий тонизирующий (опять стимуляторы!) напиток, а имплант уже просигнализировал, что пора идти к Полковнику и получать задание. Полковник сидел за металлическим столом, собранным наскоро, как все на этой базе, и только кивнул ей.
— Утро, Полковник… — постаралась улыбнуться Кэсс.
— Утро, утро, — покивал он, не поднимая головы от карты.
— Что-то случилось? — осторожно спросила Кэсс, устраиваясь на высокой табуретке.
— Нет, — коротко мотнул головой Полковник, и Кэсс ему не поверила.
— Вот, бери, разбирайся. — Полковник пододвинул к ней фрагмент карты и опустил длинный палец на один из квадратов. — Не мне тебя учить. Все как всегда. В драку не вступать, все разнести. Там только старые танки и пяток складов, так что ничего серьезного.
Кэсс поежилась. Такое впечатление, что Полковника за сутки подменили. Или высушили. Или заморозили. В общем, было с ним что-то не то. Кэсс смотрела в его затылок, склоненный над картой, и пыталась вспомнить, всегда ли его виски так отчетливо были подернуты сединой, или когда-то было иначе.
— Иди, девочка моя, иди. Не надо сверлить меня взглядом, — поднял голову Полковник, и Кэсс увидела, что под глазами у него залегли иссиня-черные тени. Кэсс молча показала глазами ему за спину, туда, где была дверь, и Полковник утвердительно прикрыл веки.