— Стукни… мозги прочищает…
— Э, нет… хватит…
Он обнял ее уже как-то по-иному, Танька почувствовала его губы на своих скулах, потом на губах.
В дверь постучали.
— Можно? — раздался отчетливо издевательский голос Маршала.
— Нет! — рявкнул Альба и засмеялся. Танька засмеялась тоже.
— Ну, совет вам да любовь… — прозвучало из-за двери.
— А пошел ты! — не сговариваясь, хором ответили Танька и Герцог, и опять рассмеялись.
Дальше все было нереально хорошо, так, как быть просто не могло, но все же было. Танька никогда не подозревала, что ее тело может взрываться, и разлетаться на осколки, и умирать, и тут же воскресать, и вновь рассыпаться на множество искр и шаровых молний. Они не могли оторваться друг от друга долго, очень долго, и Герцог встал на минутку — задернуть шторы от яркого солнца, а Танька вдруг уткнулась в подушку и раскисла.
— Ну что ты… — обнимал он ее, кусая за уши. — Что случилось?
— Не знаю… — прятала лицо Танька. — Не надо уходить…
— Куда же я ухожу?
— Никуда не надо…
— И спать не надо?
— И спать — не надо! — Танька вновь обвилась вокруг него, требовательно царапая по спине.
— Кошка…
— Нифига не кошка… — мурлыкала Танька, плавясь под горячими руками и жмурясь от коварного, все равно пролезающего в комнату солнца. — Хуже.
— Что же хуже-то? — деланно закатывал глаза к потолку Герцог.
— Я хуже…
Заснули к обеду. Или около того. Танька уже и не помнила. Постель оказалась слишком узкой, и ей не удавалось откатиться к стенке и завернуться в покрывало. Пришлось спать так, наполовину придавленной весьма весомой герцоговой фигурой. Танька этого не любила, а потому сна не удалось, так, полудрема-полубред.
Когда она проснулась, в комнате она была одна. Нет, не одна. В комнате обнаружилась кошка. Обычная серая подзаборница. Кошка бесцеремонно улеглась Таньке на грудь и смотрела в лицо, щекоча ее подбородок длиннющими белыми усами. Танька открыла глаза и показала кошке язык. Кошка слегка дрогнула веком, но уходить не подумала.
Танька уставилась в лимонно-желтые кошкины глаза и стала смотреть ей вглубь зрачков. Обычно, если так смотреть долго, то зрение чуть-чуть сдвигалось, и кошачьи глаза выглядели нарисованными ребенком. Черные пятна на цветном фоне. Если еще немного подождать, то можно было увидеть кусочек мира в кошачьем восприятии. Мир был очень цветной и очень искривленный, как в очках с сильными диоптриями. Мысли у кошек были путаные и непонятные, но ощущение от них было очень забавное — по телу начинали бегать приятные щекочущие пузырьки газа.
Но у этой кошки таких глаз не было. Через несколько минут Танька отчетливо увидела вместо желтых кошкиных глаз человеческие. Бледно-голубые, с нормальными, а не вертикальными зрачками, удлиненные, наглые и явно ее, Таньку, видящие. Глаза были неприятные. Танька какое-то время померилась с ними взглядом, но тут скрипнула дверь и Танька отвлеклась.
— Через эту кошку кто-то смотрит… — улыбаясь, сказала она Герцогу, сталкивая с себя тяжелую и щекотную животину.
— Хм-м… кто?
— Да пофиг… — равнодушно ответила Танька. — Кто-то…
Ей было глубоко все равно, кто именно смотрит. Интересен был только сам факт.
В свете дня ее одежда оказалась помятой, перепачканной в земле и всяком природном мусоре.
— Черная ткань всегда притягивает к себе белую грязь… — проворчала Танька, пытаясь привести майку и штаны в приличный вид.
Герцог снял с какого-то стула очередную камуфляжную шмотку, кинул ей. Танька закуталась в нее и выползла на кухню, где курил Маршал. Танька извлекла из его кармана сигарету, с наслаждением затянулась. На столе стояло пиво, но стаканов не наблюдалось, поэтому жажду пришлось утолять из горла.
— А ты еще и куришь? — удивился Маршал.
— Когда выпью. А пью, когда в карты проиграюсь… — хриплым спросонок голосом ответила Танька.
— И много проиграла? — спросил Маршал, глядя, как пустеет двухлитровая бутылка «Балтики». — Да. Уже вижу, что много. Не иначе — честь девичью…
Танька поперхнулась и облилась пивом.
— Ну, спасибо… — пробормотала она, стряхивая пиво с рукавов и обшлагов. — Дождался бы хоть, пока допью.
— Сейчас прямо… так ничего и не останется.
Вошел Альба с мокрыми волосами, явно из душа.
— Слушайте сюда. Сегодня пьяные безобразия и нарушения режима отменяются. Завтра подъем в 7 утра, едем на аэродром.
— Нафига? — удивилась Танька.
— Прыгать с парашютом.
— Что, и я?
— И ты.
— Я же не умею!
— Ничего, там каждое воскресенье партия перворазников. Поэтому завтра и едем.
Танька ощутимо испугалась. С парашютом она еще не прыгала. Но с Герцогом… а, пропадай моя телега!
Герцог добыл в холодильнике ломоть лаваша и, жуя его на ходу, отправился в свой спортзал.
— Буду в десять. Дом не взрывать, компьютер в окно не выкидывать, стол мой не разбирать. Веселитесь, короче.
Танька осталась наедине с Маршалом. Предчувствия ее были самыми мрачными, но они не оправдались. Включив Таньке компьютер и введя куда-то какие-то пароли, он завалился в ближайшее кресло и там заснул. Танька осталась наедине с Всемирной Паутиной. В паутине было как всегда — где-то ругались, где-то изобретали велосипеды. Утомившись от слишком ярких красок на мониторе — менять настройки было неудобно — Танька прошерстила список установленных игрушек и уселась за Dark Seed II, в очередной раз восхитившись мрачным гением Гигера.
За компьютером ей не сиделось, даже за игрушкой, и она то и дело выходила в сад, изучая кусты. В наличии были только крыжовник и красная смородина, замечательно кислая. Состояние было слегка лихорадочное. Все это было ново и ни на что не похоже. Особенно — чувство свободы.
«Хочу — про кошку скажу… — думала Танька, общипывая мелкие ягоды, — хочу — про себя. И никаких квадратных глаз, никаких пальцев у виска… бывает же! Или мне это приснилось, и сижу я в метро?»
Реальность походила на сон, но если это все-таки был сон — он был правильным.
Вернулся Герцог. Танька как раз паслась у куста возле калитки, и вышло слегка неловко — этакая Ярославна, ожидающая князя. Но Герцог этого как бы и не заметил, вяло кивнув в ответ на Танькин привет, он отправился прямиком в дом. Танька испугалась, что сделала что-то не так и тихонько присела на лавочку у входа. Где и сидела, пока не стемнело и не похолодало, прислушиваясь к звукам, доносившимся с кухни. Сначала было тихо. Потом звенели кастрюли, хлопали шкафы, слышался смех Маршала и оживленный рассказ Герцога. О чем именно — слышно не было. Местонахождением Таньки никто не интересовался. Вкусно пахло пельменями. Принюхиваясь, Танька задремала.
Проснулась она от деликатного покашливания над ухом. Открыла глаза — над ней стояла, в халате поверх ночной рубашки, Алла Николаевна, дальняя родственница.
— Ты бы в дом шла… здесь ночевать рано. У нас ночи-то холодные, не то, что в Москве.
— Да я в Москве всего живу-то… я из Костромы. У нас в июне ночью и снег может выпасть.
Алла Николаевна покачала головой, поохала.
— Замерзнешь, ох, парни-девки… Иди в дом-то. Или обидели тебя чем — иди тогда, у меня в комнате переночуешь.
— Да нет, не обидели.
— А чего тогда одна сидишь? Тебя уж, небось, искать начали…
— Начали — нашли бы… — буркнула Танька.
Алла Николаевна еще раз покачала головой.
— Ох, парни-девки… а если на Димку обиделась — так не держи в голове пустого. Он когда после тренировки приходит — так не то что слово какое сказать, он, парни-девки, и кулаком огреть может. Устает сильно… Хороший парень, работящий, непьющий, рукастый. И за что ему только такое горе…
— Какое… горе? — спросила Танька, чувствуя себя сплетницей и предательницей.
— Сначала родители в одночасье погибли… альпинисты они были. И так вдвоем и погибли ни за что, лавина погубила, парни-девки… Потом жена сгорела…
— Как сгорела? — недоуменно спросила Танька, обалдевая от избытка информации.
— Ой, дочка, то горе так горе… шалавая была девка, не тем будь помянута, неуемная. Собой видная, а разума — ни на грош, прости меня, Господи, что на покойную… — женщина перекрестилась. — Клуб у нас тут погорел… кто ж ее, брюхатую-то, на танцы-шманцы понес, вот же девка была, все у нее танцы да парни на уме, даром, что и при муже, и с пузом уже…