– А ты не знаешь?
– Нет.
– Да, конечно, ты не знаешь… Он погиб.
– Иди ты к черту! – крикнул я и изругал писаря последними словами.
Подробностей я узнал немного. Сегодня утром на дороге у моста через реку Эма-иги разорвался немецкий снаряд. Санитарки подобрали четырех убитых, в том числе Вихарева. Он возвращался на попутной машине к своим… Его выбросило из кузова и швырнуло под другую машину, шедшую сзади.
Вечером меня вызвал капитан Лухманов.
Я сам собирался зайти в отдел, где работает Лухманов, и передать все, что узнал в усадьбе.
Я, помнится, меньше всего думал о причинах вызова, когда сидел в маленькой приемной, служившей когда-то кому-то кухней, сидел спиной к красной кафельной печи, усеянной, как водится у эстонцев, крючками для одежды, и ждал. Одна фраза неотступно преследовала меня, короткая, страшная фраза: Вихарев погиб. Вихарев, о котором говорили: «Этот о двух головах парень, смерть ноги поломала, за ним гнавшись». И он погиб. Кто воевал, тот знает, как действует смерть товарища, с которым ты делил постель, еду, тоску о доме – всё. Она всегда неожиданна, такая смерть. Завтра, быть может, моя очередь. Уж если Вихарев погиб…
Тут вошел Лухманов. Я плохо рассмотрел его и едва уразумел его первый вопрос.
– Товарищ Заботкин, – сказал он, – каким образом ваш кисет попал к Вихареву?
– Кисет?
– Да.
Я объяснил. По тону капитана, по тому, как он внимательно следил за моим рассказом, я почувствовал, что он как-то связывает мой кисет со смертью Вихарева. Когда я дошел до подземелья, он прервал меня:
– Это всё?
– Всё.
– У Вихарева есть враги?
– Враги?
– Я имею в виду – личные враги. Ну, из-за девушки или что-нибудь в этом роде.
– Кажется, нет.
– А у вас?
– Нет.
– Вы уверены?
– Уверен, товарищ капитан.
– Никаких нападений? Грузовик, скажем, сворачивает на вас… Автоматная очередь ночью на дороге… А? Я к примеру. Не было такого, старшина?
Я признался, что было. Забытый случай. Дня за три-четыре до нашего выхода на разведку я шел за продуктами в кладовую, и кто-то выстрелил из автомата. Пуля прожужжала мимо.
– Кто же стрелял?
– Понятия не имею, товарищ капитан. Наверно, случайность.
Капитан кивнул.
– Очень может быть, – сказал он равнодушно.
Однако я не поверил в его равнодушие. Он подозревал что-то, явно подозревал…
Сознание невольной вины сдавило мне плечи. Но я почувствовал не только это. Я почувствовал раздражение против человека, который вот сейчас, беседуя со мной своим тихим, ласковым голосом, взвалил на меня эту вину.
– Товарищ капитан, – начал я без обиняков, – вы говорите так, точно… ну, точно против меня какой-то заговор и вместо меня по ошибке убили Вихарева. Это странно, товарищ капитан. Снаряд, по-моему, не разбирает.
– Снаряд?
– Да.
– А вы уверены, что он убит снарядом? Уверены, Заботкин?
– Так разве…
Лухманов отставил лампу, несносно медленно потер правый глаз и, наконец, проговорил:
– Дорогу обстреливали, – это верно… Воронки есть. И труп нашли. На первый взгляд все очень просто. Но вы знаете, товарищ Заботкин, – он опять поднес платок к глазам, – многое кажется сперва простым, а на поверку выходит…
Он так и недоговорил, занявшись своим глазом, а я волновался и злился все больше. Невольная, неясная вина надвигалась на меня, надвигалась, и я яростно отталкивал ее. «Нет, все просто, просто, просто! – твердил я самому себе. – И кто такой Лухманов, чтобы вот так, безапелляционно… Шерлок Холмс какой нашелся! Что он такое открыл?»
В молодости я читал много всяких приключенческих книг, и образ следователя – энергичного, умного, смелого следователя – прочно поселился в моем воображении. Лухманов же похож скорее на мастера провинциальной фабрики где-нибудь на Верхней Волге. Он немолодой, нос у него не прямой, а курносый, с широкими ноздрями, подбородок маленький, остренький, как у мальчишки, и вообще у него лицо мальчишки – стареющего, сонного, уставшего мальчишки. Знал я в детстве такого мастера. Звали его Арсентьич. Арсентьич водил нас, школьников, по лесозаводу и давал объяснения витиеватым языком. Больше всего он любил слово «консистенция». Мы посмеивались и подсчитывали, сколько раз скажет Арсентьич слово «консистенция». Несмотря на серьезность разговора с Лухмановым, я не мог не вспомнить Арсентьича. «Вот сейчас Лухманов тоже скажет “консистенция”», – вдруг подумал я.
– Так-так, Заботкин, – проговорил он. – От жены ничего нет?
– Нет, товарищ капитан.
– Давно нет известий?