Вулфу пришлось долго отходить от искаженного мировосприятия Оракула. Вышедший из строя Оракул, Хана, обретшая наконец свободу...
Никогда еще не был он так счастлив, как теперь, бродя по темным улочкам города. Далеко позади остались сверкающие неоновые рекламные щиты Гинзы, над которой всю ночь висит жемчужное сияние, словно искусственный рассвет или, наоборот, надвигающиеся сумерки. С меланхолической печалью вспоминалось все хорошее, особенно его первые впечатления.
Вспомнилась и Хана, печальная и одинокая, попавшая, отчасти по собственной вине, в современный ад. Он знал, " что ей стали бы понятны его чувства, испытываемые во время прогулки по ночному Токио.
Впереди в ярком свете мелькнул силуэт Чики.
Заняв выгодную позицию напротив входа в храм Запретных грез, он смотрел, как карлица в мужском костюме пропустила в здание Чику. Дверь закрылась, и на улице засветились лучи фар приближающегося автомобиля. Машина промчалась мимо, и опять наползла темнота. Бледные отблески от Гинзы едва достигали места укрытия Вулфа, отчего казалось, что они приходят из другого мира. На улице не было ни единой души, лишь из открытого неподалеку окна доносился мужской голос, звучавший то громче, то тише и прерываемый то и дело взрывами смеха, - по телевизору передавали развлекательную программу.
Теперь все сводилось к одному: план намечен, но он настолько опасен, что лишь отчаяние вынуждало их браться за его осуществление.
Вулф засек время, когда Чика вошла в храм Запретных грез; минуты потекли крайне медленно; казалось, стрелки часов вот-вот остановятся.
Первое, что он увидел, придя в сознание, как бы проснувшись после долгого сна, было лицо Чики. Никому другому не обрадовался бы он так, как обрадовался, увидев ее. Как сильно любил он ее! И вот теперь ему пришла в голову мысль: а не на смерть ли он посылает ее?
Время.
В темноте смутно различался желтый светящийся циферблат его часов. Вулф напряг зрение, снова оглядел улицу и заметил другой приближающийся автомобиль. Свет фар скользнул по фигуре Вулфа и быстро пробежался по стенам здания, как в старых кинофильмах, в которых непременно показывают побег из тюрьмы.
Вулф пошел вдоль квартала, стараясь быть незамеченным, и, только отойдя подальше, перешел на ту сторону улицы, где находится храм Запретных грез. Там он быстро повернул за угол и двинулся вдоль стены, как его научила Чика, и еще раз повернул за угол. Голову он опустил вниз, сгорбился, шагал быстро и резко, расставив локти, - так обычно ходят японцы. Хотя Вулф и был крупным мужчиной и его вряд ли приняли бы издали за местного жителя, но и за туриста тоже не сочли бы.
Он миновал участок задней стены, под обломками которой Достопочтенная Мать недавно пыталась разыскать и уничтожить его, и увидел, что выломанная стена заделана свежим бетоном и опутана колючей проволокой, пока он не затвердел. Он ускорил шаг, разумно сочтя за лучшее поскорее миновать это опасное место.
Кругом были незнакомые улочки старого Токио, узенькие и не имевшие названий. Даже старожилы города не знали их и в случае нужды не раз переспрашивали дорогу, чтобы добраться до них. Дойдя до глухого фасада второго здания храма, он еще раз внимательно огляделся. Вдоль стены пролегала узенькая улочка, Вулф пошел по ней.
Разбинтовав левую - пораненную - руку, он сконцентрировал на ране энергию своей "макура на хирума" и моментально излечил рану - теперь виднелись лишь розоватые рубцы и шрамы. Затем он покрутил и посгибал руку - боли не чувствовалось, лишь несколько затекли мышцы. Вулф размял их, и они вновь обрели эластичность и подвижность. Но все же, опасаясь повредить руку, он натянул на нее кожаную перчатку, что, с одной стороны, не мешало действовать рукой, а с другой - надежно предохраняло ее.
Сосредоточившись и внимательно посмотрев по сторонам, Вулф дошел до места, где, как ему сказала Чика, вывалились из стены несколько бетонных блоков. В храме было два здания: в первом размещались бар и кафетерий, а во втором находились покои Достопочтенной Матери. Здания соединялись двумя коридорами, между которыми и был разбит и обустроен прелестный небольшой сад. Вот как раз в нем-то Достопочтенная Мать впервые и проводила разборку с Вулфом. Сад со стороны улицы наполовину огораживала стена из грубого камня, что резко отличало ее от стены самого здания.
Теперь Вулф находился как раз у этого уязвимого места. Он протянул руку, пытаясь нащупать непрочную опору в бетонных блоках, наложенных друг на друга, но ничего не находил.
Тогда, осторожно отойдя назад, он размотал нейлоновую веревку, к одному из концов которой заранее привязал "кошку", изготовленную из легкого сплава титана и стали. После второй - удачной - попытки забросить ее он почувствовал, что она прочно зацепилась за крышу. Подергав несколько раз за веревку и убедившись, что она удерживается достаточно надежно, он полез на крышу.
И тут, наверху, ему невольно вспомнились нью-йоркские крыши, находящиеся теперь за тысячи миль от него. Вспомнились проливной дождь, схватка не на жизнь, а на смерть с неизвестным убийцей Аманды, стремительный полет вниз, сквозь стеклянную решетку.
У него вдруг закружилась голова, и он прикрыл глаза. Что с ним происходит? Хана что-то объясняла, но он даже не помнит всего. Ведь он в конце концов находился внутри биомозга Оракула, и, кто знает, как долго? Юджи говорил тогда, что не более нескольких минут, но ему показалось, что он провел там долгие часы.
Что в самом деле случилось с ним, когда его подсоединили к Оракулу? Вот где тайна. Перешли ли в него новые качества и черты, перелился ли биоразум в его мозг?
Вулф затрясся, не в силах вспоминать дальше. "Сосредоточься на первейшей задаче, не думай о другом, - мысленно приказал он себе. - Иначе тебе никогда не прожить столько, сколько нужно, чтобы найти ответы на эти вопросы".
Высоко над его головой возвышались небоскребы Токио, в которых размещались ведущие японские компании, рекламирующие экономическое чудо, определяющее облик современной Японии. А под ним, в садике, росли деревья, цветы и растения, символизирующие естественную природу в столь стилизованном, изощренном виде, что казались даже неестественными и отрицающими саму мать-природу.
А где-то между ними сидела в это время женщина, которая могла бы стать императрицей всего мира.
- Как же сильно я соскучилась по тебе, - патетически воскликнула Достопочтенная Мать и, согнув палец, поскребла ногтем по голой груди Яшиды. - Ну как, дома неплохо, а?
- Мне будет недоставать вашингтонских гамбургеров, - с усмешкой заметил Яшида. - Я привык к большим кусищам мяса на них. По-моему, никто не может соорудить такие гамбургеры лучше американских негров.
Они сидели в одной из гостиных на первом этаже здания, двери которого выходят прямо в сад. Из каждой комнаты открывается вид на него под своим особым углом зрения, поэтому и сад освещен по-разному: по краям он кажется подернутым дымкой, а в центре блестит, словно сердцевина покоящегося драгоценного камня. Достопочтенная Мать не переносила света в своем саду - он нарушал внутреннюю экспрессию, столь тщательно подчеркнутую особым подбором и сочетанием камней, хвощей, папоротников, деревьев и гальки - этих природных элементов сада.
- Ну а Конрады, как они там крутятся?
Улыбнувшись, Яшида ответил:
- Как планеты под действием притяжения, ни один не уцелеет при столкновении с нами.
- Великолепно! - Достопочтенная Мать от переполнивших ее чувств даже захлопала в ладоши, словно пятилетняя девочка. Она наклонилась вперед и поцеловала Яшиду в ключицы, затем, обнажив белые зубы, куснула его так, что выступила кровь. Яшида закрыл глаза.
- Тебе больно? - спросила она.
- Я ничего не чувствую, - ответил он и слизнул кровь с ее губ.
В их действиях наблюдался традиционный ритуал, отражающий их взаимные отношения, в которых подчеркивается не только индивидуальность, но и сложная роль и место каждого участника, подобно роли и месту в отношениях между матерью и ребенком, учителем и учеником, епископом и священником, вопросом и ответом.