Оделась она и на этот раз так же, как и вчера: туфли на высоких каблуках, черная мини-юбка, черный жакет свободного покроя. На ремешке через плечо висела черная кожаная сумка; она покопалась в ней, отыскивая что-то, и пошла, не заметив Вулфа, притаившегося в тени дверного проема. Каблучки ее туфель глухо застучали по слякотному тротуару.
Вулф последовал за ней. Повалил густой снег. Небо по-прежнему оставалось затянутым клочковатыми рваными облаками.
Завернув за угол, Чика вышла на улицу. Из вентиляционных люков на дороге вырывался пар, силуэт девушки то исчезал в клубах пара, то вновь возникал из них. Но Вулфу необязательно было видеть ее: его безошибочно вел стук ее высоких каблуков.
Дойдя до Восточной 2-й улицы, она повернула в западном направлении. Вулф удивился, как она идет: ничуть не беспокоясь о своей безопасности, не боясь никого и ничего. Вдруг он осознал, что слишком приблизился к ней, и прижался к стене.
Взглянув некоторое время спустя ей вслед, он увидел, что ее остановили двое каких-то парней, судя по всему, обитатели трущоб. Одеты они были в бейсбольные куртки и черные джинсы, на ногах красовались узконосые сапоги - типичная одежда уличной шпаны. Волосы на голове гладко выбриты с боков, а посередине оставлена густая полоска щетины, стоящей дыбом, да к тому же набриолиненная. Один держал в руках нож для забоя скота с длинным узким лезвием, другой - хоккейную клюшку с опасными бритвами, прикрученными изоляционной лентой.
Парень с клюшкой в нетерпении постукивал ею по тротуару, а его напарник размахивал сверкающим в вечернем свете длинным ножом перед Чикой: один взмах перед грудью, другой - на уровне лобка. При этом они гнусно смеялись. "Видимо, наркоманы", - подумал Вулф.
Парни уже довольно близко подошли к Чике, и Вулф решил, что пора вмешаться. Ему, конечно, не хотелось раскрывать себя, но и позволить подонкам причинить девушке вред он не мог. Он лихорадочно искал какой-нибудь предлог, которому она поверила бы, если бы пришлось объяснять, почему он оказался здесь в столь поздний час. Однако Чика сама приняла решение.
Она внезапно высвободила из сумочки левую руку. В ней тускло сверкнул черный вороненый пистолет. Да не жалкая пукалка, а настоящее боевое оружие! По тому, как она встала - ноги врозь, пистолет нацелен сначала одному панку в голову, потом другому, - было видно, что дело свое она знает прекрасно и настроена весьма решительно. Она что-то сказала парням и, должно быть, сказанным напугала их еще больше, чем оружием, потому что один из них сразу бросил нож. Затем они что есть духу помчались прочь.
Чика продолжала стоять в боевой позиции, изготовившись для стрельбы, пока не убедилась, что панки не вернутся. После этого положила пистолет в сумочку, но руку не убрала. Вулф догадался, что она неспроста держала там левую руку с того самого момента, как вышла из дому, - она сжимала рукоять пистолета.
Вулф последовал за ней дальше и, повернув на север, дошел до Второй авеню. Тут она остановилась перед входом в похоронное бюро, расположенное в самом центре украинского квартала. Прочитать его название Вулфу не удалось, так как написано оно было на непонятном ему языке. Сквозь толстые желтые стекла на створках деревянных дверей лился неяркий свет. На тротуаре толпились прохожие и зеваки. Они сопели, чихали, тихо переговаривались между собой или просто глазели по сторонам, выстроившись в очередь. У дверей похоронного бюро стоял тучный вспотевший распорядитель и раздавал еду. Вулф стал приглядываться к его лицу: оно то и дело менялось, выражая поочередно недовольство, сожаление, облегчение, удовлетворение. Странно как-то весь день думать об умерших, а вечером кормить живых, но в этом и заключается жестокая соразмерность, которая, кажется, только и присуща закованному в камень городу, она и есть своеобразная грубая справедливость.
Чика начала быстро оглядываться по сторонам, но Вулф успел спрятаться в полумраке дверного проема, споткнувшись при этом о лежавшего там человека, завернувшегося в газеты. В адрес Вулфа понеслись проклятия.
- Мотай отсюда, сволочь, здесь мой дом! - зарычал лежавший. - Подыщи себе другое место!
Вулф оглянулся назад, на улицу, и вовремя заметил там катафалк без номерного знака, подъехавший к главному входу похоронного бюро. Он был совсем новенький, отливающий в тусклом желтом свете черным металлом и хромированными деталями.
Человек, завернувшийся в газеты, принялся пинать Вулфа ногами, но тот не обращал на него никакого внимания. Чика проворно сошла с тротуара и, рывком открыв боковую дверь катафалка, к великому удивлению Вулфа, юркнула внутрь. Катафалк тронулся.
- Мать твою так! - выругался Вулф, выскакивая из проема на улицу. Но катафалк уже исчез из виду, затерявшись в потоке транспорта, идущего к Верхнему Манхэттену.
Нью-Йорк - Токио
Вулф и Аманда прибыли в рок-клуб "Ла Ментир", находящийся между авеню Би и авеню Эй, сразу после одиннадцати. По дороге им пришлось сделать большой крюк, так как одно из огромных многоэтажных зданий - по иронии судьбы штаб-квартира крупной страховой компании - обрушилось. Теперь его восстанавливали и огородили сложным переплетением строительных лесов. Развешанные в несколько рядов для временного освещения ничем не прикрытые электролампочки бросали на дом призрачный голубоватый отсвет, новые же алюминиевые уличные фонари уже исчезли: любители всего, что плохо лежит, выломали их, чтобы продать на процветающем черном рынке металлолома.
По мнению Вулфа, современной цивилизацией здесь и не пахло. Трещины, выбоины и покосившиеся стены здания вызвали у него ассоциации с иными временами. Ему казалось, что он смотрит на исчезающие остатки висячих садов Вавилона.
- Говорят, под ним яма размером с Холланд-туннель, - заметил он, кивнув на здание. - Можно поспорить на что угодно, что с транспортом здесь будет хреново как минимум год. А ездить на метро от станции "Лексингтон" на нашем веку нам вообще не придется. Правда, бродягам от этого и горя мало: у них теперь полно места для жилья.
Он бросил взгляд на Аманду, сжавшуюся в комок на заднем сиденье, но та промолчала.
Улица в деловой части города, где разместился "Ла Ментир", была по щиколотку завалена мусором, порывы ветра гоняли его туда-сюда. Старинные доходные дома, уже давно позабывшие своих первых благополучных владельцев, были покрыты характерным для Нью-Йорка черным налетом, который не поддался бы теперь и чистке паром.
По грязному растрескавшемуся тротуару бродили молодые люди обоего пола, сгорбленные и поджарые, как гончие собаки. Они щеголяли в черных сапогах, черных джинсах, в колготках, черных кожаных куртках с блестящими заклепками, ритмично позванивая толстыми цепочками и шипастыми шпорами. Все они - что парни, что девицы - носили серьги из нескольких колец, а некоторые - еще и брошку или кольцо, продетое в ноздрю.
По улице прогрохотал грузовик городской мусороуборочной службы, так размалеванный рисунками и надписями, что Вулф даже не смог определить его первоначальный цвет. Хотя вокруг было множество переполненных обшарпанных урн, грузовик нигде не притормозил. В его огромном ковше сидели и копались в еще не спрессованном мусоре двое тощих негритят, обутых в кроссовки "Гибок" и с наушниками "Вокмэн" на головах. На вид им было не более восьми-девяти лет. В конце квартала дети спрыгнули с грузовика и, прижимая к себе добычу, с криками унеслись за угол авеню Би.
Вулф припарковал машину в запрещенном месте, и они вышли. Над ними дугой изгибался заляпанный грязью черно-желтый навес над входом в "Ла Ментир", где в несколько излишне натуралистической манере была изображена египетская царица с большими грудями, одной рукой сжимающая череп, а другой - нечто, сильно смахивающее на мужской член.
Завидев группу японцев, цепочкой входящих в клуб, Аманда сказала:
- В университетском городке я наслушалась о японцах немало всяких историй.
Всю дорогу сюда она хранила молчание, а когда Вулф обратил на это внимание, отвернулась, глядя в окно. Он так и не смог привыкнуть к ее скрытности. Возможно, в нем говорил инстинкт детектива, заставлявший его беспокоиться по поводу нежелания Аманды обсуждать эти странные приступы меланхолии. Они были подозрительными, и он даже допускал мысль о том, что она ведет двойную жизнь. Но сейчас, как бы там ни было, он был рад тому, что она снова заговорила.