— Хорошо, — пробормотала Анна, проглотив стоящий в горле ком боли, и положила свои пальцы на ладонь Короля. И — ничего не произошло. Никаких громов и молний, боли, внезапных вспышек или откровений — ничего. Лишь туман начал потихоньку рассеиваться, обнажая черные покореженные остовы деревьев.
Белое молочное небо и черные плиты под ногами, черные ветви кривых громадин и серые камни надгробий, черная тень короля и белое его лицо, белая его ладонь одной картиной запоминались, запечатывались сознанием, как картинка из книги.
— Я буду зваться Атоли Немусом. И ты назовешь меня самым близким другом, — мертвый король пошел по дорожке между могил, уводя девушку все дальше от реального мира. Земля расступалась, спускаясь под захоронения.
— Хорошо, — отозвалась Анна. Страх нарастал, но мыслей о побеге, так ярко сиявших всего несколько минут назад, не было и в помине. Девушка покорно шла рядом с королем, однако эта покорность, хоть и не была мнимой, не превратила Учинни в безропотную овцу. Просто сейчас не существовало ни выбора, ни выхода, но эта данность не сломила, скорее даже закалила.
Окружающее манило взгляд — как нечто тошнотворное, но на редкость притягательное. Анна и сама не понимала, как такое может быть, когда при виде некоторых картин к горлу подступает тошнота, но и прекратить разглядывать не можешь. Тропка ощущалась островком безопасности, а вот за ней… Казалось, стоит только ступить с нее, как попадешь в объятия гротескных фигур, глядя на которые невозможно сказать, то ли они получают удовольствие, то ли пытают и мучают и издеваются друг над другом.
Молчаливый спутник тоже менялся. Его одежда тлела, его кожа облезала клоками, обнажая кости, его обычная одежда сменилась черным балахоном, повязанным веревкой. В глубине царства похитителя мертвые твари удерживали живых… Иногда их тела, иногда — их сознание, что прозрачными фигурами томилось в объятиях смерти.
С этом царстве был только один светоч — Анна. Она светилась как призрачная теплая лампада, невольно привлекая взгляды чудовищ, и только лишь присутствие Короля удерживало их от неумолимого желания подойти ближе, попробовать на вкус этот свет. Девушка не была праведницей, чье яркое белое сияние режет глаза до боли и отпугивает мерзких тварей. Она была всего лишь человеком — со своими страстями и слабостями, и мягкий желтоватый свет манил одним из лучших лакомств.
Ужас Анны от созерцания сливающихся в экстазе мучений тел нарастал и, в конце концов, она не выдержала и хрипловатым шепотом поинтересовалась:
— Это ад?
— Это часть мира, о котором люди не знают, — шепнул король таким же тишайшим шепотом, укрывая Учинни длинным пологом плаща, от которого веяло могильным холодом. — Из этого места живым не выбраться, здесь обитают пожиратели, что поклоняются еде, плоти… И любят особенно погубленную юность, — острые зубы прикоснулись к мочке уха.
Анна вздрогнула от неожиданности, и ей в голову ярким всплеском ударила очередная волна страха, обновив все чувства, сделав их искрящимися и пронзительными — как никогда ранее.
— Не бойся, — король остановился перед входом в темноту, в черную дыру, за которой таилась полная тишина. — Я бы опутал тебя тленом, целовал бы плесенью, проникал бы внутрь слизью…
И как ни странно, эти слова девушке уже не виделись такой мерзостью, как еще день назад — по сравнению с тем, что творилось за тропами, по которым вел ее король. Тот хотел дышать со своей жертвой, а не извращенно пожирать ее утробу и душу. Верила ли теперь Анна своему мучителю? Она не знала, но увиденное крепко отпечаталось на душе.
Свет и звук вокруг постепенно меркли, даже стук копыт Агата превратился в глухое войлочное эхо.
В бархате, где глаза уже не нужны, пальцы сжались на руке девушки сильнее. Конь остановился и отстал от идущей парочки, и вскоре та оказалась перед темным ложем, которое ощущалось чем-то странным — смесью сухой травы, листьев и пуха. Король сдернул с Анны пальто, сдернул ткань с плеча и припал льдом губ к плечу, разъедая ткань.
Дрожащая девушка чуть не вскрикнула от боли и прикусила губу, чтобы не издать ни одного лишнего звука. Она помнила о тварях и не хотела их ничем привлечь, поэтому только кусала губы и жмурилась, стараясь сдержать невольные слезы, текущие из глаз.
— Твои слезы такие соленые, — острота укусов сменялась мягкостью языка, слизывающего кровь. Дрожь души, дрожь тела возбуждали короля все сильнее, и трепещущий мотылек в его обители пах все вкуснее жизнью и страстью.