Не всякому человеку давалась возможность вступить в смерть и остаться при этом целым, но, раскрывая объятия единственному и несовершенному человеку, король и сам нарушал правила, и каждая нить в теле этой девушки была его частью, приносящей невыносимое страдание, которое обрекало искать связи.
Король медленно и очень осторожно убрал со лба Анны темные пряди, присел на покрывало, ожидая, что и Учинни решится с ним оказаться в одной постели, потом откинул покрывало.
Темно-синяя, с неясным, едва видным узором изнанка ткани действовала не хуже прямого приказа. Как просьбу Анна подобное не смогла бы воспринять, ибо в просьбах заложена возможность отказа, здесь же она не предусматривалась.
Лунный свет ложился бледными пятнами на ковер и кровать, расчерчивая подобием кладбищенских алтарей. Именно так казалось Анне, когда она нерешительно ложилась на постель рядом с гостем, принявшим облик, не виденный ранее. Странно, но он не внушал отвращения и даже не вспоминались многорукие и зачастую жестокие индийские боги, про которых рассказывали на уроках истории.
Была ли это рабская покорность, не позволяющая перечить хозяину, даже если была такая возможность? Возможно, со стороны так и казалось, но Анна не чувствовала в себе надлома духа, который сопровождается потерей своей воли и заменой ее на волю чудовища. И правда, Король не являлся человеком, так что можно ли проводить аналогии с обычными отношениями, возникающими, когда у кого-то чуть больше власти? Кто знает…
Анна совершенно не задумывалась над философскими акцентами своего положения, просто ждала, туго переплетая страх и нетерпение, и все больше падая в серый туман потустороннего мира.
Они еще некоторое время лежали молча, и все это время Король рассматривал Учинни по-новому. Раньше он мало видел живых людей. А те, что были больны телом или душой, не вызывали внутри извращенного трепета и наслаждения.
Опутав кровать паутиной, которая постепенно приглушала вечернюю полутьму и отдалила свет, исходящий от свечей, бледный юноша притянул Анну одной рукой, и теперь его губы прикоснулись к губам с тихим шепотом:
— Одно дыхание на двоих, — после этого шепота Учинни ждал поцелуй, клейкий, утягивающий и совсем не дающий нормально втянуть воздух даже ноздрями. Король не держал сильно, надеясь, что девушка исполнит обещание и будет нежна.
Секунды текли тягуче, как капли в клепсидре, и на Анну потихоньку стал набрасывать свое покрывало страх. Воздух заканчивался, а чудовище все не желало отпускать, как будто даже не подозревая о том, что людям свойственно дышать и без кислорода они умрут. Странно, но страх не привел за собой панику, бывшую ее постоянной спутницей. Девушка из последних сил старалась держать себя в руках и не дергаться, но в какой-то момент изо всех сил вдохнула, не разрывая поцелуй, втягивая дыхание потустороннего монстра как последний шанс на жизнь.
Этот вдох принес облегчение и одновременно наполнил королем, впуская его язык так глубоко, что, казалось, кончик его проник в желудок. На самом деле король сливался с Анной, обволакивая склизкой массой, которая прилипает к коже или разъедает одежду, гладил множеством рук, больше напоминающих лапы насекомого, а одной и вовсе проникал между его ягодиц, прижимаясь недвусмысленно к лону, как позволял себе и раньше.
Девушка упиралась руками в грудь чудовища, но не отталкивала, просто чувствовала ладонями, под которыми не билось сердце, а был лишь холод тлена. Поцелуй все не прекращался, и Анна, не имея возможности дышать, все больше впускала в себя дыхание Короля и его самого, еще больше связывая обоих. Тело болезненно ныло, буквально принуждая просить больше, чем просто касания, и она сама раздвинула бедра, призывая к привычному и буквально за пару дней ставшему таким необходимым продолжению.
Враг в темноте ли был король, обратившийся другом? Тень ли его сплетала все новую паутину или паутина прорезала сердце и шила по ней белыми нитками? Что-то новое в отношениях между Анной и ее страшным спутником жизни появилось в тот момент, когда Учинни среагировала на почти грубые ласки мучителя и поддалась их зову, как подчиняются умирающие крикам мертвецов, зовущих на лестницы лабиринтов смерти.
Анна открыла глаза. Сознание плыло — то ли от недостатка воздуха, то ли от творимого Королем. Девушке казалось, что каждое касание оставляет на коже тонкий след, как от ножа, медленно истекающий тягучими каплями крови, которые тут же затягиваются от прохлады чего-то скользкого, медленно, неторопливо, словно нехотя растекающегося по коже гнилостным слоем. Тонкий звон, как удары далекого гонга, раздавался в ушах. В серой хмари, где проявлялись и исчезали гротескные лица чудищ, виденных на тропе, фарфоровое лицо Короля с черными провалами глаз казалось прекрасным — как у куклы, сделанной великолепным мастером, в которую сам Люцифер вдохнул жизнь.