Слизь в горле то вставала пробкой, мешая дышать, то расползалась по гортани, открывая доступ воздуха, напоминая раз за разом детские мерзловатые ощущения, когда потусторонний гость только изучал и пытался приручить ее.
Пока очередной пульсирующий шар протискивался внутрь, Анна мычала или вскрикивала, не в силах терпеливо молчать, вслед судорожное дыхание во время краткой передышки, во время можно попытаться слизнуть солоноватые капельки пота над губами. Но она уже не просила остановиться и не делать больно.
Она жаждала продолжения.
И король не скупился на извращенные ласки, которые могли бы измучить любого человека, но не его покорную рабыню, которая сейчас изогнулась и бестыже подставлялась под склизкие щупальца. Он проталкивал уплотнения одно за другим в оба отверстия, чтобы потом со смачным удовлетворением медленно вытаскивать из белого юного тела, тем самым лишь сильнее вызывая спазмы и вскрики. Королю нравились реакции Анны, как и она сама — чуть бледная, с потемневшими глазами и посиневшими от удушья губами.
Дыши… Дыши, превращай время в дым… превращай лица в туман. Превращай прошлое в тлен. Лишь со мной испей от смерти, и бокал этот не иссякнет никогда, ибо каждый вдох жизни — это шаг к смерти. Каждый час, каждый миг, каждый взгляд…
А для девушки не существовало на тот момент ничего — только единый миг, в котором она растворялась, чтобы воскресать в жгучие моменты боли и вновь становиться никем и одновременно чувствовать тонкую звенящую грань мира и происходящее за ней. Верон, отец, семья и друзья становились выцветшими пожелтевшими фотографиями, которые достаются дрожащими руками в старости с мучительными попытками понять, кто же на них изображен. Память не дает ответа, только знание, что эти люди существуют или существовали — когда-то, и это несущественно.
Король видел эти картинки через толщу сознания Учинни. Подернутое опиумным бредом оно трансформировалось в необычайно прелестные картины, в которых краски увядали и извращались до бликов. Подобный эффект наступает в тот момент, когда жизнь уходит из тела. А существо, знавшее много смертей, неоднократно сталкивалась и с более юными особами, у которых отнимали судьбу. Порой их годами изнутри изъедали черви, порой внешне они отличались особой красотой и заражали всех вокруг похотью.
Фарфоровая статуэтка Анна отличалась от ложно привлекательных людей. И ее король не собирался отпускать уже никогда. Возможно, потому странные близости становились все чаще… Возможно, следовало остановиться и дать Учинни передохнуть, но короля влек запах юной плоти, ее страсть, ее любовь к существованию в прогнившем и пустом мире.
Если бы девушка была в сознании, она бы не выдержала творящегося с ней. Но за последние дни она изменилась — не внешне, а внутренне. И сейчас, покоряясь любой прихоти Короля, она сама превращалась во что-то странное, нечеловеческое. Никакой человек не смог принимать подобное и психически, и физически.
Удушья чередовались со взрывами боли — от щупальца, от язвенных ран, мгновенно заживающих и раз за разом раскрывающихся лепестками мерзких гнойно-алых цветов, от жал, вливающих жар в тело.
Фотографии, к которым добавились изображения знакомых Анны мест — родной дом, пансион, кладбище, озеро, на котором утонули родители Верона, дом, в котором они жили сейчас, трактиры, дороги — вертелись перед глазами все быстрее, обращались осыпающимся листопадом, из которого черная лапа выдергивала то одну картинку, то другую, чтобы с жадным любопытством успеть рассмотреть до того, как она рассыплется пеплом.
Анна не могла сказать, как долго это продолжалось, — ей изменили все чувства, растягивая секунды в столетия и сжимая их обратно, но когда мельтешение старых фотографий с пожелтевшими краями обратилось вихрем, в котором ничего не было видно, девушку затопило яркое белое солнце, сжигающее все, заполняющее таким безжалостным светом, что все предыдущее казалось легкой ненавязчивой прелюдией.
Анна закричала — ярко, надрывно, как могли бы кричать те, кто видят летящее на них лезвие гильотины, и в тот же мир сознание милосердно покинуло ее, затопив первородной темнотой.
Мрачные чертоги той стороны становились реальнее обычного мира вокруг, и король явственно видел, что Учинни проникается тем, что видит ее повелитель: как истираются цветные изображения реальности, покрываясь налетом пыли и выцветая, словно старая ткань. Он не стремился пробудить девушку от опиумного сна, а лежал с ней рядом недвижимо до самого вечера, пока тело корчилось в болезненном лихорадочном оргазме. Такие затяжные измывательства над пленницей входили в привычку.