— Я твоя. Отпусти его, — девушка стояла, не шевелясь и молясь про себя, чтобы чудовище отпустило Верона. — Мы уедем. Я сделаю все, что ты захочешь.
— Хорошо, — Атоли не выпустил горла Учинни, но ногу убрал, наблюдая черным бездонным взглядом за тем, как Верон неуклюже поднимается, взлохмаченный и помятый в неравной борьбе, подхватывает нож, чтобы пойти в атаку. Пара секунд, как в замедленной съемке. И король дернул Учинни за себя, потому что лишь ему принадлежала эта трепетная красавица, а затем выбил кинжал из слабой руки. — Идиот! — повторил он фразу девушки. — Приживалка и ничтожество.
А Анна… Анна смотрела на то, во что превратился юноша, и понимала, что чем дальше, тем больше Верон становится ей неприятен. Никакие мыслиФ: «Ты должна быть ему благодарна, что он, с одним ножом бросился на чудище, чтобы помочь!», — не помогали. Наоборот, они извращались в свою противоположность. Не ей он помогал, а не хотел отдать «свое». Не зря же бросил «Тебе придется выйти замуж». Не зря припас заранее нож. А если бы Анна одна явилась, то кому бы он этим ножиком угрожал? Невесте?
Как будто юноша с каждой минутой пропитывался чем-то отталкивающим — как чернильной болотной жижей.
Однако смерти она ему не желала. Хотела лишь одного — чтобы Верон оставил их в покое и дал уехать без безобразных скандалов.
— Ты мне противен, — Анна скривила губы. — Я хотела по-хорошему с тобой попрощаться, а ты. Посмотри на себя в зеркало! Идем, — девушка дотронулась до плеча Короля. — Оставь его.
Атоли усмехнулся. Его черное существо пропитывало дом. И Верон проиграл, так и не начав боя. Как будто до сих пор сидел в жуткой яме и могл никогда оттуда не вернуться.
— Пойдем, — согласился король, проводя длинными белыми пальцами по щеке девушки. — Он никогда не поймет, как тебе идет это платье. Как нам весело.
Анна стиснула зубы. Она никогда бы не назвала происходящее словом «весело», но и обходиться без этого не могла. Каждое ее трепыхание все больше затягивало в темную пучину. Или в паутину — как неразумную пташку, попавшую в сети птицелова.
— Прощай, — бросила девушка бывшему жениху и повернулась, чтобы идти к выходу.
Верон отчаянно завыл. Звучание его голоса пугало и отталкивало. Как будто внутри у юноши сломалась пружина, державшая его все эти годы.
— Я знаю, кто он такой… — жених Учинни не преследовал, но продолжал злиться.
— Покончи с ним, наконец, — засмеялся Атоли, поворачивая голову почти на сто восемьдесят градусов, как будто она давно сломана.
От воя Анна вздрогнула и оглянулась через плечо на юношу, который казался сейчас абсолютно жалким и даже некрасивым. Она медленно повернулась к Верону.
— Да, ты его знаешь. Мне… жаль.
Она растерянно провела ладонью по платью. Как будто происходящее с Вероном пробуждало в ней то, кем она была два дня назад. Совершенно разнообразные чувства всплывали изнутри гнилостными пузырями, и Анну мотало между ними, как щепку по бурным волнам. То она хотела обрести свободу, которая у нее якобы была прошлые годы, когда Король не появлялся. То страстно желала оказаться подле него, почувствовать вновь объятия множества рук и не только. Но, однако, всех ее состояниях, при всей ее разодранности на кусочки, был стержень, который не исчезал.
— Нет, — твердый ответ чудовищу. — Он останется здесь. Живой.
— Как тебе будет угодно, — тон Атоли выдавал в нем аристократа до мозга костей. Вместе с Учинни они смотрелись своеобразной парочкой загулявшихся молодых людей, которые пустились в приключения и плевали на правила приличий. Но Верон точно знал — причина кроется в том, что Анна попала под влияние существа, очень походившего на тех кукол, про которых рассказывала невеста. И он не собирался отступать.
— Анна, — Верон перешел на тихий и очень уверенный голос. — Ты уверена, что поступаешь правильно?
Анна беспомощно сжала пальцы, сминая ткань. Она не будет объяснять ничего. Потому что то ли сама запуталась, то ли наоборот, видит все очень ясно. Чувство, что она нужна Королю, все крепло, и девушке чудилось, что если сейчас потусторонний гость лишится своей игрушки, произойдет что-то страшное и непоправимое. Страх ушел, просочился в жадный песок смертельно опасной пустыни.
Она не будет рассказывать, что если бы отдал Верона, то сама осталась бы… Свободна? Нормальна? Обыкновенна? Нет. Просто человеком. Человечком со своей мерзенькой душонкой, которая погрязла в самодовольстве. Она бы такой прожила всю жизнь, и умерла бы такой же, стеная и кряхтя о том, что жизнь прожита зря и завидуя всем вокруг. Более богатым, более молодым, более счастливым. И мстя им всем за это. Имея деньги, это же так легко сделать, правда?