Пиратским парусникам с высокими мачтами было достаточно самого легкого ветерка. Как у лучших кораблей того времени, у них был узкий киль, высокий нос, крутая корма, прекрасное вооружение.
Двенадцать пушек-каронад[1] торчали из бойниц, угрожая с правого и левого борта, два длинных крупнокалиберных орудия на верхнем полубаке готовы были смести картечью любого, кто оказался бы на палубе вражеского судна.
Пиратский корабль лег в дрейф, чтобы дать возможность лодке подойти. Однако при свете фонаря на носу были видны десять-двенадцать вооруженных человек, готовые открыть огонь при малейшей опасности.
Когда лодка подошла к борту парусника, оба моряка ухватились за канат, брошенный им вместе с веревочной лестницей. Закрепив лодку, они втащили в нее весла и с удивительной ловкостью взобрались на палубу.
Два пирата приставили им ружья к груди, в то время как третий осветил фонарем их лица.
– Кто вы такие? – спросил он у них.
– Черт побери!.. – воскликнул Кармо. – Здесь не узнают старых знакомых?..
– Акула меня сожри, если это не Кармо!.. – воскликнул человек с фонарем. – Так ты еще жив, а на Тортуге тебя считали погибшим!.. Еще один воскресший из мертвых! Ты ведь Ван Штиллер из Гамбурга, не так ли?
– Он самый! – прозвучал ответ.
– Выходит, ты ушел от веревки?
– Ну да! Смерти я пришелся не по вкусу и потому решил пожить еще годок-другой.
– А ваш капитан?
– Тише… – предостерег Кармо.
– Не бойся, говори. Он погиб?..
– Проклятые ворóны!.. Чего вы раскаркались? – вдруг разнесся тот же металлический голос, что грозил морякам, когда они плыли на шлюпке.
– Гром и молния!.. Черный Корсар!.. – пробормотал с дрожью в голосе Ван Штиллер.
– Это мы, капитан, – громко ответил Кармо.
С капитанского мостика сошел человек и направился к ним, держа руку на пистолете.
Одет он был во все черное, с элегантностью, необычной для пиратов Мексиканского залива, которые довольствовались парой штанов и рубашкой и заботились больше об оружии, чем о своем внешнем виде.
На нем был богатый камзол из черного шелка, отороченный кружевом того же цвета, с отворотами из черной кожи, темные шелковые штаны, опоясанные широким кушаком с бахромой, и высокие сапоги, а на голове большая войлочная шляпа, с которой до самых плеч свисало черное перо.
Во всем облике этого человека было что-то мрачное. Его бледное, будто мраморное, лицо с короткой черной бородкой, слегка завитой и подстриженной под библейского пророка, резко выделялось на фоне воротника и широких полей шляпы. Однако черты лица его были прекрасны: правильный нос, небольшие красные, как коралл, губы, широкий лоб, прорезанный неглубокой морщиной, придававшей ему меланхолический вид. Его черные как уголь, красивого разреза глаза под длинными бровями сверкали иногда так, что приводили в трепет даже самых бесстрашных флибустьеров всего залива.
Его высокая, стройная фигура, величавая осанка, аристократические руки сразу выдавали в нем человека знатного происхождения, привыкшего повелевать.
С капитанского мостика сошел человек и направился к ним, держа руку на пистолете.
При его приближении моряки со шлюпки переглянулись с некоторым беспокойством, прошептав одновременно:
– Черный Корсар!
– Кто вы такие и откуда плывете? – спросил их Корсар, остановившись перед ними и не снимая правой руки с пистолета.
– Мы пираты с Тортуги, нас зовут Береговыми братьями, – ответил Кармо.
– А плывете?
– Из Маракайбо.
– Вы бежали от испанцев?
– Да, капитан.
– С кем вы ходили в море?
– С Красным Корсаром.
При этих словах Черный Корсар вздрогнул. Постояв минуту в молчании, он метнул на обоих пиратов взор, в котором сверкали молнии.
– С моим братом, – сказал он, и голос его дрогнул. Он схватил Кармо за руку и потащил его на корму.
Подойдя к капитанскому мостику, Корсар повернулся к человеку, застывшему там в ожидании, и приказал:
– Держитесь подальше от берега, сеньор Морган, оружия не складывать, фитили держать зажженными, обо всем подозрительном докладывать немедленно.
– Слушаюсь, капитан, – ответил человек на мостике. – Ни одно судно или шлюпка не подойдет к кораблю без вашего ведома.
Не выпуская руки́ Кармо, Черный Корсар спустился с ним вниз, вошел в небольшую, элегантно обставленную каюту. Хотя на пиратских кораблях после девяти вечера запрещалось зажигать свет, она была освещена лампой с позолоченным абажуром. Показав на стул, он кратко сказал:
1