Я спросил своего нового друга узнать об этом у них. И вот что он мне перевел:
— Они опознали ваши башмаки по следам, которые заметили у пана: пара львиных следов шла за вашими до того момента, когда готтентоты свернули с дороги.
— Вероятно, мне было хуже, чем льву!
— Шутки в сторону, вы знали об этом?
— Неопределенно… я опасался. Но со мной был электрический фонарик.
— Как бы там ни было, разве вы не знаете о том суеверном страхе, который готтентоты испытывают перед львами? Они считают, что вы под божьим покровительством, они видят в вас героя!
Я воспользовался моментом:
— В таком случае, может быть, они захотят помочь мне? Пусть они возьмут меня с собой, направляясь к бушменам.
И они согласились. Охотники должны были только отнести свою добычу женам и с наступлением темноты договорились вновь встретиться здесь же. А пока мы поспешили на выручку своим товарищам.
— Поехали! — сказал мне африканер, — и благословите свою удачу: вы не представляете себе, как вам повезло… Будьте уверены, я тоже приму участие в экспедиции. И предполагаю, что О’Рейлли тоже не откажутся.
Пропустим словоизлияния О’Рейлли, их крики о чудо, когда они увидели меня целым и невредимым; заменив ось, мы вовремя прибыли на свидание с готтентотами.
Имеете с ними мы проехали на грузовике, насколько оказалось возможным в густом, темном лесу. Потом покинули машину и пошли гуськом вслед за готтентотами.
Их начальник отличался пытливым взглядом, нервным напряжением, молчаливостью. Он находил приметы, недоступные органам чувств белых, учитывая, например, характер растительности или положение луны и звезд. Теперь он должен был найти чутьем возможное место лагеря бушменов, тех самых, которых готтентоты оставили накануне. Я бы сказал: «Найти иголку в стоге сена!» Тем не менее он смело шел вперед, едва меняя иногда курс.
— Почему бушмены сделали новый переход? — шепотом спросил африканер одного из готтентотов.
— Там остались подраненные животные.
Диалог тихо продолжался. Готтентот объяснил, что причиной заключения охотничьего соглашения с бушменами было огнестрельное оружие его племени. Но оружие полезно только в том случае, когда убивают наповал, потому что антилопы, только лишь задетые пулей, живут дольше тех, кого ранят ядовитые стрелы.
Было не теплее 4–5°. Несмотря на быструю ходьбу, мы дрожали от холода. В глубине леса раздавались крики хищников, то завывающие, то рокочущие. Фосфоресцирующие глаза диких кошек. или сервалов, наблюдали за нами. Изредка парами пробегали дикобразы, ощетинив свои иглы и не сворачивая с дороги. Мы бы могли легко их догнать, если бы не занимали нас другие интересы.
Наконец мы услышали лай. Собаки! Готтентот направился в сторону, откуда слышался лай. Показав на листву деревьев, очень слабо освещенную красноватым светом над местом лагеря, прошептал: «Пришли…»
Три диких фокстерьера с длинными хвостами бросились на нас, но метрах в пятидесяти их остановил гортанный приказ нашего вожатого. Тогда, сразу став послушными, они повели к тому месту, откуда только что выскочили.
…Множество ям было вырыто в песке. От них исходил слабый свет: там, вероятно, горели костры. Когда мы приблизились, из-под земли показались головы бушменов.
Тридцать ма’сарва обоего пола и всех возрастов покинули свои удивительные спальни и, ошеломленные, приглядывались к нам с любопытством, не уступавшим нашему.
Как и в Куконге, угощение табаком сблизило нас с бушменами ма’сарва. Пока набивали сделанные из костей антилопы трубки и передавали сигареты, мы рассматривали это племя человеческое, оживлявшее в наших глазах доисторические времена…
Мужчины, по виду явные азиаты, были тщедушными, на исхудалых телах не видно волнистых линий мускулов.
Женщины, очаровательные, как индонезийки, еще не оправились от испуга. Одна из них съежилась в яме, подставляя к огню новорожденною, увидевшего свет вчера или позавчера на переходе. Женщины носили кулоны в форме подковы из мягких, как бархат, стручков верблюжьей колючки и ожерелья из осколков страусиных яиц. деревянных шариков, косточек. Осколки страусиных яиц украшали также волосы.
У большинства матерей одна грудь была атрофирована, вероятно, из-за постоянного закрепления ноши на одном и том же плечо. Девичьи груди были симметричны: некрупные, но с большим соском у самых молоденьких, а у достигших половой зрелости — с выступающим валикообразным удлинением размером четыре-пять сантиметров. Молодые замужние женщины (я видел одну моложе десяти лет!) мало-помалу теряют эти вызывающие аппендиксы, сохраняя только обычные полушария, похожие на груди старших. А потом частое материнство производит свои разрушения.
У двух сморщенных дуэний лица приближались к тибетскому типу. На их опавших грудях болтались черепашьи панцири, наполненные желтым порошком лечебных трав.
Мой взгляд остановился на сидевшей поодаль Диане, которая ужо давно пыталась привлечь внимание. Черная кожа, правильные черты лица, сверкавшие вожделением глаза резко выделяли ее в среде бушменов. Это, конечно же, была бакалахари, убежавшая в буш; ее горячая кровь предпочла любовь и жизнь в лесу домашней работе в хижине. Ее глаза искали во мне мужчину. Она испытывала меня, пыталась зажечь желание. И, будем откровенны, этой дикой Кармен удалось у меня высечь маленькую искру!
Отдавалась ли она бушмену? В этом не было ничего невозможного. Бакалахари (первые банту, прибывшие в Калахари) были приняты желтокожими почти так же хорошо, как готтентоты. Я видел их повсюду в Калахари. Они живут небольшими группами, частично смешавшись с бушменами, а то и командуя ими. Хотя у бакалахари есть тенденция рассматривать бушменов скорее как крепостных, чем как равных себе, они берут в жены бушменских девушек, а иногда выходят замуж за бушменов, что считается большой честью для тех.
Я отмечал легкость разводов в этих сообществах. Обычно там мужчины имеют двух жен, к которым привязываются, если они храбры и хорошие производительницы, — нежность отходит на второй план! Но если одна из жен пресытилась и хочет уйти, она свободна… Особенно банту, жена высшего ранга.
Не упражняла ли моя «Мессалина» свою соблазнительность на готтентотах и не играла ли она роль в заключении охотничьего союза? Для нее чувственность должна была быть полезным оружием и великой целью. Это было то, чем она отличалась от своих бушменских подруг — покорных самок, которые ожидают от своих супругов только неистовых и коротких встреч. Рожать побольше детей, кормить, носить, воспитывать. Для них сладострастие было неведомой роскошью.
Но моя интермедия с соблазнительницей длилась меньше, чем я ее описываю и комментирую. Изыди, сатана!
…Жизнь в лагере между тем шла своим чередом. Настало время восстанавливать костры. Ночью их гасят. Разбрасывают даже горячие угли, которые обычно переносят от одной стоянки к другой между двумя вогнутыми камнями. На рассвете костры опять восстанавливают. Удивленный нашим вниманием, добряк бушмен продемонстрировал нам, как получают огонь.
Он сел, закрепил между ступнями обломок мягкого дерева, в котором с помощью острия стрелы он высверлил лупку, куда насыпал мелкого сухого сена. Потом он поместил внутрь твердый прут, которому придавал ладонями неравномерное вращение справа налево и слева направо. Когда гнездо достаточно нагрелось, он осторожными дуновениями разжег огонь.
Наше восхищение его ловкостью соответствовало уважению, которым он был окружен соплеменниками. Оказывается, этот человек был мумка — колдун. Он ухаживал за больными, умел составлять яды (об этом говорил он сдержанно), «вызывать духов умерших, привлекать на охоте расположение бога Ина».
Так как ночь приближалась к концу, а охота должна была возобновиться с рассветом, мумка подумал о молитве. На серебристом небе еще сверкала полная ясная луна. Отойдя в сторону, он устремил свой взгляд к луне, изогнулся и стал шептать что-то похожее на заклинания.