Тобиас как-то увидел одного сумасшедшего ма’каукау. Вскоре мы обнаружили второго, когда в Маунской больнице проводили прививку против мухи цеце. Нас поразило рычание, доносившееся из одного корпуса:
— Вы и львов лечите? — спросил я у проходящей медсестры.
— Пока нет… Это старый ма’дагга. На него бросился лев. Копья его товарищей спасли несчастного, но старик вообразил, что душа льва вошла в его тело. Он катается по земле и подражает львиному рыку. Племя бросило его в буше. Верблюжий патруль подобрал его и привез к нам. Мы пытаемся… приручить его.
В подобных случаях мумка имел бы больший успех, чем европейская медицина, даже с учетом очарования хорошенькой медсестры. Впрочем, вскоре мы увидели, как действует колдун.
Док, желая поподробнее исследовать ма’наро и ма’каукау, провел пятнадцать дней у фермера М. Т. Хардбаттля. Благодаря своему такту Док делал с бушменами все что хотел: подвергал их допросам, измерениям, медицинским испытаниям и сиял еще семь масок с лица. Тобиас провел исследования на пятидесяти пяти индивидуумах. Его работы вызвали живейший интерес в научных кругах.
Разграничение северных ма’каукау и южных ма’наро нечеткое, потому что первые постепенно продвигаются на юг.
— С одной стороны, — сказал мне Тобиас, — это хорошо: постоянный обмен женщинами идет на пользу обоим племенам. Но есть и неудобство: на одной территории происходит смешение некогда враждебных племен. Втайне они еще враждуют. Географическое сближение увеличило опасность конфликтов, которые прежде смягчало расстояние.
Я пытался разобраться в причинах этой закоренелой вражды. Она разгорелась постепенно от вещей, столь маловажных для нас, но имеющих первостепенное значение для бушменов!
Ма’каукау всегда соприкасались с северными группами, главным образом с ма’кунгами; и диалект ма’каукау похож на язык ма’кунгов, одинаковы и яды, и охотничье вооружение. Ма’наро, наоборот, сталкивались с южной группой — ма’сарва, гораздо меньшей, но имевшей свой собственный язык. Несмотря на наличие общих слов, ма’наро и ма’каукау с трудом понимают друг друга. В Европе это затруднение устраняют переводчики! А в буше люди, которые не могут поговорить между собой, обычно косо смотрят друг на друга.
Нс успели мы снова собраться в Хапзи, как произошла маленькая драма. Где-то, по направлению к Оква, вспыхнула ссора между ма’наро и ма’каукау — обычный охотничий конфликт! Среди ма’каукау были даже убитые. Эхо этой ссоры достигло Ханзи и вынудило начальника поста действовать.
На место происшествия спешно отправился отряд верблюжьей кавалерии. Отряд вернулся с ма’гонами из Оква, которых нашли близ поля битвы и взяли как свидетелей.
Они шли три дня без воды и почти без еды, ели только то, что сами находили в буше. Я сразу же узнал их стройные силуэты и типичные для них кожаные колпаки. Ма’каукау, первыми отважившиеся прийти отстаивать свои прана, тепло встретили их. Они дали ма’гонам пить и есть, а встречу отметили танцами.
Присутствие на вечере комиссара округа, начальника и солдат поста, наконец, наше присутствие располагало людей так танцевать, чтобы склонить завтра правосудие в свою пользу.
Танец орикса танцевали, прогнувшись, украсив голову обращенными назад рогами, изображая антилопу, пронзающую прыгнувшего ей на спину хищника. Танец животной любви бушмены сопровождали яркой мимикой. Бешеные скачки прижатых друг к другу тел раскрывали нам заключенную в этом танце символику.
Девушки, подкрашенные гематитом, освободились от своих плащей каросс и не оставили никакой другой одежды, кроме короткого, покрытого бисеринками передника. Они пели во все горло, исступленно хлопали в ладоши, содрогаясь от собственного пыла.
Массовые сцены следовали одна за другой. Приближался главный номер — лечение одержимых.
После короткой паузы на середину круга вышли, пошатываясь, два ма’гона. Они теряли равновесие, поднимались и слова падали. Из тени дерева мимозы вышел, отбивая такт, мумка племени ма’каукау. Сухо бряцали его ножные подвески — кастаньеты. Когда он приблизился, одержимые рухнули на песок и не подавали признаков жизни, тогда как танцоры вдруг снова пустились в пляс.
Мумка тем временем отправился в буш. Он сорвал между длинными иголками мутно листья, набил ими рот, добросовестно прожевал их и вернулся на «сцену».
Встав над лежащими, он оплевал их своей жвачкой. Потом мумка начал массировать одержимым животы, их распростертые тела в конвульсиях содрогались. Они попытались подняться. Мужчины им помогали, взяв их под мышки. Встав, одержимые пошли зигзагами на дрожащих логах. Но их походка мало-помалу выправлялась, пока не стала опять нормальной. Глаза их потеряли галлюцинирующий блеск, они вновь обрели дар речи. Сеанс лечения был окончен.
Мы не узнали решения, принятого англичанами по поводу потасовки ма’наро и ма’каукау, так как уехали раньше разбирательства конфликта. Лично я не беспокоился! Я помнил историю, услышанную мной в первый свой приезд в Маун, в 1948 году. Комиссар округа узнал по радио, что два офицера британских ВВС, вылетевших из Леопольдвиля, не прибыли в Иоганнесбург. Маршрут полета пересекал Калахари, и все посты были подняты по тревоге. Новости распространяются и в лесу. Батавапа рассказывали в Мауне, что англичан на востоке Калахари якобы убили бушмены.
Эго было странно. Наоборот, в историях, которые обычно рассказывали, утверждалось, что больше всего на свете бушмены боятся белых. Осведомителей засыпали вопросами. Они сообщили кое-какие подробности. Дело было так: ма’церекве преследовали раненых жирафов, на которых формально администрация протектората запрещала охотиться. Вдруг в небе появился самолет. Он стремительно снижался, покачиваясь и дымя. Самолет приземлился в буше, поблизости от охотников. Помочь экипажу — значит потерять добычу. К тому же, возможно, спасенные выдадут бушменов властям.
— Теперь, — спросил я комиссара округа, — вы пошлете к ним патруль?
— Зачем? Наказание не вернет жизнь двум мертвецам. Наконец, я сомневаюсь, что они позволят отряду настичь себя!
ОГОНЬ, ВОДА, СНЕГ
В принципе дорога от Ханзи до Мауна продолжалась на северо-восток, до Ливингстона, но там она была практически непроходимой, и на юго-восток, к Серове и Франсистауну. Последний участок был лучше.
Однажды я решил отправиться в Ливингстон. В Мауне подвернулся удобный случай. Самбок, метис довольно приятной внешности, собирался с помощью нескольких парней перевезти партию кож на старом, разбитом грузовике, несмотря ни на что еще находившемся в приличном состоянии. Путь лежал вдоль южного края болот, пересекал огромный Мабабе-пан, окаймляя леса, ставшие роковыми для двух летчиков, потом шел на север, вдоль чрезвычайно мало изученной реки Чобе.
Мы двинулись вечером, когда песок бывает крепче. В Мауне перед хижинами беседовали, покуривая, батавапа. Парни Самбока, должно быть, пользовались здесь успехом: то и дело они кивали с машины встречным девушкам.
В лесу уже стемнело. Дорога кончилась. Парни перестал и шутить. Водитель включил фары, а его лицо стало сосредоточенным. К полуночи мы остановились у восточной оконечности болот.
Между тростниками, за уродливыми стволами деревьев и лианами блестела под луной вода. Трескотня лягушек разрывала нам барабанные перепонки. Безжалостно атаковали тучи комаров. Мы быстро вынуждены были возобновить путь.
На рассвете машина уже тряслась по Мабабе-пану. После болотного моря нас окружило песчаное. Дороги больше не было. Теперь достаточно было ехать напрямик, придерживаясь северо-восточного азимута.
Лопнувшая покрышка стала причиной смешной сценки. Наши парии подставили клинья и копали яму, чтобы снять колесо. В это время в сотне метров от нас из-за кустов появилась львица в сопровождении маленького львенка. Звери не видели нас. Самбок схватил свой старый обрез, ствол которого был прикручен к ложу стальной проволокой, а вместо мушки служил крысиный зуб, и, желая удивить нас, трижды выстрелил. Однако пули прошли мимо, и львица спокойно ушла. На неловкого стрелка посыпались насмешки. Выстрелы потревожили два стада гну, голов по триста каждое. Антилопы умчались галопом, и облако пыли долго висело в воздухе.