Я видел мельком белого носорога, шедшего через лес напролом, как локомотив.
Львы — их насчитывают до тысячи — поражали пас, прогуливаясь или небрежно развалясь, словно большие собаки, слишком избалованные общим котлом. Им почти не приходилось прилагать усилии, чтобы каждую ночь добывать себе пищу. Благодаря заботам человека 180 000 горных скакунов[39] оказались в пределах львиной досягаемости! Да, у львов больше не было нужды в хитростях того рода, о которых рассказывал старый бур в джунглях: «Чтобы заставить скот выйти из лагеря, львы располагались с подветренной стороны; ветер нес их запах к скоту и лошадям, которые, встревожившись, разбивали ограды своих хрупких загонов или рвали путы и, пытаясь спастись, сами выходили на открытую местность на свою погибель…»
Гепарды, как более достойные, держались на расстоянии, сохраняя свою кошачью походку, уже знакомую мне. Творец лишил их убирающихся когтей, дав им взамен наивысшую из всех хищников скорость. В парко Крюгера, где оказалось возможным хронометрировать гепардов в погоне за дукерами среди бела для (гепарды — дневные охотники), их скорость оцепили в 80—110 километров в час (вторая цифра мне кажется завышенной). Только страус способен выдержать такую скорость.
Норы, когда-то приведшие в Калахари к поломке нашего с Потом джипа, здесь вызывают забавные истории. Например, бородавочник, вооруженный загнутыми назад резцами, чтобы не попасться, как рыба, на крючок, возвращается домой, пятясь задом! Галопом подскакивая к норе, он резко тормозит и соскальзывает в нору, проталкивая сначала зад.
Нам рассказывали много историй о присвоении нор. Я сам видел антилопу, укрывшуюся в шакальей норе. В парке Крюгера гиены и шакалы хладнокровно занимают галерейные поры обездоленных дикобразов. «Право сильного»…
Я бы хотел, чтобы сюда приехал современный Лафонтен понаблюдать эти сцены из жизни маленьких и больших животных, и передал бы их поэзию лучше, чем это сделал я. Меня оправдывает то, что этот искусственный земной рай показался мне несколько безвкусным и слишком легковесным после настоящих девственных лесов, пройденных мною в экспедициях…
В парке двенадцать лагерей и десять деревень на площади 19 000 квадратных километров. Они разбиты в самых живописных местах, возле воды или на возвышенностях, откуда открываются дали, и тщательно огорожены, чтобы предотвратить неожиданные проделки зверей.
Стало криком моды использование туземного стиля европейцами. Круглые хижины превращают в удобные жилища, сверкающие известью, клеевой краской и старательно покрытые соломой. Европейцы убегают от привычного, не жертвуя привычными удобствами. Пища им подается довольно хорошая, а по вечерам положен душ. Вышколенный черный «бой» скромно и безукоризненно исполняет свои обязанности.
Когда мы попали в парк, в начале сезона дождей, его только что закрыли для посещении. Специальное разрешение доктора Неля открыло нам ворота. У нас, стало быть, была привилегия жить одним в лагерях отдыха, а вокруг, словно бы специально ради нас, жили животные, которых зовут дикими.
Больше всего привлек нас лагерь Шингвидзи, потому что он самый удаленный и его менее всего посещают. Мы пообедали там с Жубером, слушая его истории. Лампа на нашем маленьком столике выхватывала из темноты тесный круг. Глаза импал бороздили мрак двумя блуждающими огоньками. Животные, которых человек фотографирует днем, приходят ночью в свою очередь посмотреть на людей, проявляя любопытство к его странному для них поведению…
После первых ливней появилось множество цветов, причем столь же быстро, как они растут в кинофильмах благодаря чудесам замедленной съемки. Мы вдыхали их запахи, оживленные свежим воздухом. Малюсенькая ночная обезьяна, прыгавшая с ветки на ветку, упорно разглядывала нас с высоты дерева, где она вы давала себя только фосфоресцирующими зрачками. Но она не соизволила спуститься и разделить с нами яйца и ветчину…
Звуки подлинной Африки прерывали слова Жубера: сухой кашель импалы, львиный рык (лев тоже собирался закусить), призывы слоновьих труб. А от реки поднимался привычный шум спящих вод.
Тобиаса в этот самый вечер особенно лихорадило; после обеда он обследовал Шингвидзи, найдя многочисленные доисторические обломки. В раю жпвотных он встретил древнего человека… и он приходил в отчаяние, что необходимо бросить археологические раскопки, чтобы следовать за мной в Мозамбик, куда я торопился.
На следующий день ван дер Схюфф проводил нас до самого крайнего лагеря на севере, Пунда-Милпя, что означает на суахили «полосатый осел», где, попрощавшись с ним, мы продолжали путь на северо-восток, к пограничному посту Пафури.
Почти ничего не было видно. Дорога поднималась довольно круто, так как этот северо-восточный уголок Трансвааля поднят на сотню метров относительно низкой северной части парка Крюгера. Мы взбирались на маленький выступ, окаймляющий излучину Лимпопо (граница Родезии), перед спуском в Мозамбик.
В уединении, вдали от лагерей отдыха и постов охраны там живет Мокфорд, занимающий должности наблюдателя, полицейского, таможенника и… еще одну, о которой я расскажу позднее.
Над небольшим домиком Мокфорда буйно нависают густые ветки деревьев, а вокруг яркая оргия разнообразных цветов.
Он принял меня, не проявив никакого удивления. Уже долгое время ничто больше не удивляло этого человека. Чтобы посмотреть, кто же все-таки прибыл, он направил мне в лицо электрический фонарь, затем предложил стул под раскидистым деревом и приказал «бою» принести плоды папайи.
При слабом свете из окошка я различил молодое загорелое лицо Мокфорда. Этот родившийся в южном полушарии англичанин говорил мало. В самом начале нашей беседы он поставил свои стакан пива на стол, сорвал с крюка ружье, проворно зарядил его, подложил свои фонарик под цевье и навел его вместе с оружием на листву нашего дерева.
Прогулка светового луча была короткой; я увидел то, что он услышал: медленно, очень медленно вдоль ветки скользила змея к загипнотизированной птичке. Раздался выстрел. Рептилия упала, разорванная надвое, а разбуженная выстрелом птица улетела.
— Вам приходилось так? — спросил он меня.
— Да, когда в центре Калахари одна из этих мошенниц повисла у меня над головой. Но у вас чертовский нюх!
— Необходимость! Моя собака погибла из-за змеи. Бедный Дик! Теперь я одни. И даже нельзя спокойно выпить на холодке…
— Вы скучаете, хотя бы иногда?
— Нет. Дел много. Половину времени меня здесь не бывает. Я набираю добровольцев в шахты: в парк, в Мозамбик и в Южную Родезию, на левый берег Лимпопо, где на триста лет раньше я был бы конкурентом для Мономотапы… Правда, короли этого государства захватывали рабов, я же — нет! Я предлагаю хорошую зарплату и «прекрасное путешествие в глубь земли» — решающий аргумент.
Он произнес «Мономотапа», и это название дало нам интересную тему для беседы. Это старое царство, не имевшее точных границ, в самом деле покушалось на территорию за рекой Вааль, когда республике не хватало рабочих рук, тоже для золотых рудников. Поэтому Мокфорд и говорил о конкуренции, которую бы он составил, если бы жил в семнадцатом веке…
Перед тем как повести читателя дальше на восток, я должен сообщить, чем было это знаменитое негритянское феодальное государство, процветавшее семь веков и навсегда исчезнувшее.
БЛИЗКАЯ И ЗАМАНЧИВАЯ МОНОМОТАПА
В империи шона издавна добывали много золота. Этот благородный металл, а также слоновую кость и рабов продавали на рейде Софалы или в устье Сави. По одной из главных дорог империи (и прошел по ней в 1966 году) доставляли взятых на реке Лимпопо рабов к большому торговому перекрестку — слиянию Лунди и Сави.
Могущество шона, хозяев золота, началось по меньшей мере в XII веке. При переселении племен тсвана, нгони, венда, ндебеле с севера на юг они пересекли территорию империи шона — Мономотапу и видели золотые рудники. Может быть, это смутное воспоминание и гнало лотом на завоевание Севера Чаку, Моселикатсе, Звиде, Звангендебу?
39
Горным скакуном неправильно называют газель Antidorcas marsupialis, живущую в пустынях и саваннах Южной Африки и отличающуюся исключительно высокими и далекими прыжками. По-английски и на африкаансе она называется «спрингбок» (springbock). —