Их полусферические шалаши из ветвей деревьев расположены вокруг костра. Огонь величают тем же самым титулом, что и восходящее солнце.
Матери к моменту совершеннолетия своих дочерей делают им насечки над грудями. Отцы при обряде инициации обмазывают мальчиков кровью, взятой из сердца животного. Родители заключают между собой соглашения с целью женить своих детей, по спрашивая согласия молодых. Обязательства, впрочем, не жесткие: хорошие друзья могут меняться супругами…
Бог Гамаб — близкий родственник готтентотского Цуй-Гоаба. На небе, «по ту сторону звезд», согласно поверью дамара, он окружен плеядой покойников, которых называют «гага». За их могилами на земле благоговейно ухаживают. Исступленные позы колдуна, когда он обращается к Гамабу, мало отличаются от соответствующих действий его бушменского собрата.
Дамара были рабами не только герреро, но и нама. Один из моих знакомых готтентотов в Калахари обратился в моем присутствии к бедному дамара, попавшемуся нам в пустыне, крикнув ему: шу дама («дерьмо дама»). Впрочем, я и раньше слышал это презрительное прозвище. Готтентот невинно ответил на мой упрек: «Но все их так называют!»
Немцы окрестили их клип-кафрами, или скальными кафрами, а горные кланы назвали клип-шпрингерами, или скальными прыгунами. Один суровый зарейнский охотник, прижившийся в Юго-Западной Африке, рассказывал мне, как однажды, преследуя бабуинов где-то на обрывистых склонах, подумал, что слышит сухой, хрипловатый лам этих больших обезьян. Он был уверен, что бабуины совсем близко. Тогда он осторожно полез вверх. Однако он выбрался к двум пещерам испуганных дамара, которые, увидев, что подходит белый человек, испугались и сигнализировали из одной ниши в другую, подражая, чтобы не выдать себя, бабуинам.
Страх и вызвал когда-то бегство наивнейших дамара в возвышенные районы. Они болезненно суеверны и вообразили, что им угрожают враждебные силы, похищающие и поедающие их детей.
СИЛЬНЫЙ НАРОД ОВАМБО
Бантуязычные овамбо (300 тысяч человек; обитают немного севернее герреро). Их история почти но отличается от истории герреро. Иммиграция обеих групп произошла в одно и то же время, или примерно в одно и то же. Черты лица овамбо также обнаруживают «иностранную» тонкость.
Как мне дать типичный образ овамбо — каким он был в чистом виде? Где найти свидетелей той эпохи? Я сравнительно мало путешествовал среди овамбо, хотя и привез в Париж очень хорошие образцы их искусства. Итак, к кому обратиться?
Прежде всего я вспоминаю старого хранителя минералогического и археологического музея в Виндхуке — Целле. Немцы, живущие здесь и после передачи Юго-Западной Африки под мандат Южно-Африканского Союза, остались верпы своим традициям и своим привычкам. Англичане и буры приняли их такими, какие они есть, и всегда обращаются к ним «герр» вместо «мистер» или «сэр».
Любознательный, с методическим складом ума, герр Целле, едва услышав какой-либо мой вопрос, направлялся маленькими шажками к степному шкафу и вытаскивал вещественные доказательства: рапорты, заметки, написанные от руки или на машинке, переписку самых различных корреспондентов. Он хранил и быстро находил все.
Однажды, вернувшись из Калахари, из экспедиции, ставившей себе задачей разыскать развалины забытого города, перестав, и не без основания, верить в его существование, я сидел с ним и беседовал. Память герра Целле вдруг прояснилась:
— Подождите минутку… у меня должна быть бумага на этот счет…
И он откопал письмо некоего Конрада Раста от 12 июля 1950 года, где сообщалось, что герреро по имени Кападжа будто бы видел в пустыне Калахари какие-то руины и собирал старинную глиняную посуду у магонов[8]. Потом он рассказывал об Овамболенде.
То, что я узнал от него, стоило больше призрачного свидетельства о забытом городе! Герр Целле располагал солидными документами, которые собрал в моем присутствии в точение нескольких минут. Разнообразные по размеру листки он тасовал, словно игральные карты. Потом заговорил сначала глухим, потом все более крепнущим голосом:
— Кажется, сэр Фрэнсис Голтон был одним из первых, если не самым первым, кто отважился проникнуть к овамбо. Это было во время его экспедиции 1851 года… К несчастью, он им слишком убедительно продемонстрировал достоинства своих ружей. Овамбо сомневались в этих достоинствах, ссылаясь на то, что за полотом пуль нельзя проследить, как за полетом их дротиков! Ах, эти охотники!.. Лучше бы Голтон не пытался ошеломить овамбо, потому что с тех пор начался активный ввоз оружия в Овамболенд.
В моих бумагах есть сведения об отчаянном вояке — вожде Мандуме. Смельчак! Опьяненный арсеналом имевшихся у него старых ружей, включая сюда те, что изготовляли его ловкие кузнецы, он осмелился атаковать португальцев в Анголе, правда, безуспешно.
Это было уже тогда, когда Южно-Африканский Союз решил установить первую веху протектората: в 1917 году майор Мэннинг, комиссар по делам туземцев, обосновался в Опдангве. Именно он спровоцировал Мандуме, нарушив недавние обещания бескорыстной дружбы. Мэннинг же срочно вызвал военные подкрепления. Мандуме сначала только смеялся над комиссаром. Но не тут-то было: прибывшие вскоре солдаты разбили его отряд, а сам Мандуме был убит в бою.
Немецкие ученые Бауманн и Вестсрмани причислили овамбо к замбезийскому кругу матриархальных земледельцев, в то время как герреро, почти одновременно с ними пришедшие в Южную Африку, родственны земледельцам пило-хамитского патриархата. Овамбо более или меньше перемешались с охотниками буша — в итоге в них сочетаются врожденные черты оседлых жителей и приобретенные черты динамизма, свойственные непоседливым охотникам. Те же немецкие этнографы, долго жившие среди овамбо, считают, что у них много признаков древней эфиопской крови.
После этою краткого научного вступления я вновь открываю свои записные книжки на страницах, которые наскоро исписывал, вернувшись из охотничьего бара в Виндхуке.
Охотники, посещавшие этот бар, были грубыми, неотесанными людьми, не слишком-то обходительными. Они не потерпели бы моего присутствия за соседним столом, если бы я вмешивался в их беседы, Я был до некоторой степени анонимным посетителем, пришедшим откуда-то со стороны, который не мешал им обмениваться своими маленькими тайнами и вообще не слишком напоминал о своем присутствии. Я старался воспроизвести в своей записной книжке все, что слышал, все их отрывочные рассказы.
Главным действующим лицом этих застольных бесед был самый старший из охотников со шрамом на правой щеке. Обращался он преимущественно к рыжему, самому младшему из трио, который считался метким стрелком.
— Где ты сработал свою пару львов? — спрашивал он у молодого, — Сразу самца и самку… Это редко случается. Тебе повезло.
— В двух днях пути юго-западнее Ондангвы. Знаешь? Немного севернее Этоша-пана. Антилопы там водятся в изобилии, следовательно, есть и хищники. У львицы не было маленьких; должно быть поэтому она охотилась со споим супругом. Удачный выстрел, ей-богу. Мой черный слуга и я притаились в кустах, выжидая, пока к нам приблизятся пасшиеся невдалеке ориксы. Но парочка львов тоже хотела полакомиться ориксами. Мы увидели, как львы ползут метрах в пятидесяти от нас. Пожертвовав ориксом, я убил льва со львицей — двумя пулями.
— Известное дело, ты не рохля! Я сам убил льва в тех краях… лет тридцать назад. По чего вы, молодые, больше не увидите, так это того, что ожидало нас по возвращении с охоты в деревне наших загонщиков…
— Ну да! Мой слуга приводил меня к своим хижинам.
— Та-ра-та-та! Никакого сравнения. В «мое время» по было дураков искать их жилье. Так мастерски овамбо маскировались! Выпало, продираешься сквозь густой кустарник — и вдруг налетаешь на загородку: входишь в лабиринт, скрывающий соломенную хижину вожди. Многочисленные коридоры оканчивались маленькими площадками — для молотьбы, для хлебных амбаров, для пивных погребов. Удобные домики: низкие, с соломенными куполами крыш и глиняными стенками. Снаружи бывало сорок градусов жары, а внутри — всего градусов двадцать пять.