В соседнем деннике жил маленький серый пони – толстый, с густой гривой, густыми ресницами.
В каждом деннике была низкая полка для сена и кормушка, из которой можно было поесть овес, если, конечно, конюх его туда насыпал. Меня привели в самый просторный и светлый денник из всех. В нем не привязывали. Просто закрывали воротца, и все. А потом стой себе и проводи свободное время как хочешь. Никогда у меня еще не было такого роскошного места для жизни!
Конюх постарался меня устроить как можно уютней. Уложив на полку свежего сена, он угостил меня потрясающе вкусным овсом, погладил и вышел. Я огляделся. В соседнем деннике жил маленький серый пони – толстый, с густой гривой, густыми ресницами и вообще очень симпатичной внешностью. Мне стало сразу понятно, что, несмотря на маленький рост, это конь выдающегося ума. Я кивнул ему в знак приветствия головой и, прижавшись к решетке, осведомился:
– Как тебя зовут?
Пони, в отличие от меня, стоял на привязи. Тем не менее, услыхав мой голос, он повернулся, насколько позволяло скованное его положение, и с достоинством ответил:
– Имя мое Меррилегс. Я славлюсь своей красотой. Юные леди катаются у меня на спине. А их маму, нашу хозяйку, я вожу в фаэтоне[4]. Все тут питают ко мне безграничное уважение, даже помощник нашего конюха Джеймс. А ты, значит, теперь будешь жить рядом со мной?
– Да, – кивнул головой я.
– Надеюсь, ты не кусаешься? – с опаской покосился на меня Меррилегс.
Я хотел ответить, но в это время из дальнего денника послышалось:
– Значит, это из-за тебя у меня отняли денник!
Я посмотрел на дальний денник. Над перегородкой показалась голова гнедой кобылы.
– Интересно как все получается, правда? – злобно уставилась на меня гнедая. – Придет к вам в конюшню какой-нибудь там новичок-жеребенок, и солидную даму лишают любимого денника!
– Извините, пожалуйста, – смущенно пролепетал я. – Меня просто ваш конюх поставил в этот денник. Сам я никуда не просился и перед вами не виноват. По поводу моего возраста вы тоже, к сожалению, ошибаетесь. Мне четыре года. Я уже не жеребенок, а вполне самостоятельный конь.
– Не жеребенок, так молодняк, – процедила сквозь зубы гнедая кобыла. – Не собираюсь с тобой ничего выяснять.
– Мне кажется, лучше нам всем жить в мире, – еще раз попытался наладить я с ней отношения.
– Это мы там увидим, – буркнула лошадь, и голова ее скрылась за перегородкой.
Во второй половине дня конюх увел гнедую кобылу, и у меня появилась возможность расспросить о ней Меррилегса.
– Ты когда-нибудь слышал, чтобы хорошую, мирную лошадь люди назвали Горчицей? – задумчиво взглянул на меня серый пони.
– Нет, – отозвался я.
– А вот гнедую кобылу именно так и зовут, – продолжал Меррилегс. – Потому что она кусачая. Пока ее не убрали из этого денника, кто-нибудь постоянно ходил покусанный. Однажды Горчица тяпнула даже Джеймса. Это помощник нашего конюха. У него из руки пошла кровь. Мои маленькие хозяйки, мисс Флора и мисс Джесси, страшно перепугались и перестали ходить в конюшню. Это очень обидно. Раньше я от них всегда получал яблоко, морковку, кусочек хлеба или еще что-нибудь вкусное. Но с тех пор как девочки испугались Горчицы, они близко сюда не подходят. Так часто случается в жизни, – со вздохом добавил пони. – Один кусается и хулиганит, а другому все неприятности. Но теперь у меня появилась надежда. Ты-то ведь конь воспитанный. Значит, маленькие хозяйки перестанут бояться и снова будут ко мне приходить.
Я от души посочувствовал симпатичному пони и постарался заверить, что кусаю только свежую траву или овес.
– Не понимаю, какое удовольствие доставляет Горчице так плохо вести себя? – спросил я.
– Думаю, тут дело не в удовольствии, – отвечал Меррилегс. – У Горчицы плохие привычки от очень плохого прошлого. Она нам однажды рассказывала о прежних хозяевах. Они были злыми и очень плохо с ней обращались. Вот Горчице и приходилось себя защищать. У нас тут, конечно, всё по-другому. И защищать Горчице себя просто не от кого. Конюх Джон, по-моему, только и делает, что старается ей угодить. Хозяин наш тоже никогда лошадь зря хлыстом не ударит. Будем надеяться, что со временем душа у Горчицы оттает и она станет добрее.
– Неужели ваш конюх ее ни разу не проучил за дурные манеры? – удивился я.
– Видишь ли, мой дорогой, – с важным видом произнес серый пони, – я живу на свете уже двенадцатый год. За это время я повидал немало и хорошего, и дурного. Могу с полной уверенностью утверждать: лучше, чем у нашего сквайра Гордона, места для лошади не найти. А Джон – самый добрый конюх на свете.