— Почему ты защищаешь его? — возмутилась Миленион. — Я же помогаю тебе! Этот негодяй умышлял зарезать твоего ребенка!
— Оставь его в покое, Миленион! — выдохнула Вита, отражая еще одну молнию. — Он такой же мой ребенок, как и тот.
— Он не такой же, — скривилась Миленион. — Он злобный и мстительный. Он и тебя хотел уничтожить!
Она выпустила целый веер молний, и Вита исполнила небольшой танец, чтобы не упустить ни одной.
— А кто его таким сделал, Миленион? — Слова в бешенстве срывались с губ Виты. — Кто? Это ты морочила ему голову, опутывала ложью, соблазняла обещаниями, разжигала в нем ненависть. Ты ковала из него орудие мести, как будто он железная болванка, а не человек. Ты в ответе за все, что он натворил, ослепленный тобой!
Миленион скорчила гримасу и слегка изменила прицел. Теперь ее пальцы были направлены на Виту. И зарождались на них не слабые огоньки, годные лишь для того, чтобы напугать, а плазменные сгустки, способные разметать неустойчивую защиту, из последних сил поддерживаемую малышом Хешшвиталом.
— Так умри вместе с ним!
— Эй, коза! — встрепенулась Валента. — А как же твоя клятва?
Миленион дрогнула, плазма, рвущаяся из оснований ногтей, зашипела. Забыла! Забыла, как дура! Но земля что-то не спешила разверзаться под ногами, и с небес не проливался смертельный дождь. И вообще, она за весь свой долгий век ни разу не слышала, чтобы кого-нибудь из бессмертных постигла кара за нарушение клятвы.
— Грош цена этим клятвам, — огрызнулась Миленион. — Детские страшилки, только и всего. — И снова подняла руки.
Вита не стала избегать удара. Она бросилась вперед, упреждая его. Взмах клинка — и одна из смертоносных кистей, не успев выстрелить, покатилась прочь, брызгая кровью.
Миленион завизжала, полными ужаса глазами вытаращившись на свою отсеченную конечность. И в это мгновение растерянности Вита со всего маху рубанула в основание ее шеи.
Валента болезненно охнула.
Фонтан крови хлынул из обезглавленного трупа, а через несколько минут все принадлежавшее Миленион — и туловище, и рука, и голова — стало прозрачным и светящимся и сгустилось в серебристый туман.
— Чем она клялась? — спросил Хешшкор, отпив из поднесенной штурманом фляги и хрипло откашлявшись. — Вечным небытием? Оно ее и постигло.
Сгусток тумана приобрел форму яйца, заблестел и затвердел, если так можно сказать о тумане. Громадное, величиной с колесо от «КамАЗа», блекло сияющее яйцо раскололось пополам точно посередине, и две его половинки растаяли в мигом похолодавшем воздухе. А внутри был сверкающий чернотой стержень, стержень Тьмы, заостренный с одного конца, а ближе к другому концу в нем имелось продолговатое отверстие — ни дать ни взять игла.
— Вот оно, бессмертие, — прошептал Хешшкор. — Бери, детка, оно твое. Ты его заслужила.
Вита приняла невесомую иглу на ладонь, как эстафетную палочку. От нее исходил покалывающий холод. Все вокруг смотрели на нее. Хешшкор, с трудом шевелящийся, — с надеждой и гордостью за любимую. Виталик — с радостью и любопытством. Федор — с благоговением. Экипаж самолета, чудом оставшийся в живых, с бесполезными пистолетами и автоматами в руках, с отвисшими челюстями, а на дне глаз подполковника Колосова почему-то таилась прощальная печаль, словно не бессмертие было в ее руках, а смерть.
И этот юноша, ее незнакомый сын, в изорванной и обгоревшей одежде, весь в ожогах и порезах, сочащихся кровью, распростертый на присыпанном щебнем и подплавленном полу, смотрел на нее, потому что его голова оказалась безвольно повернута в эту сторону. Взгляд его, соскальзывающий во тьму, был уже почти неосмысленным.
Глава 34
Хешшкор умирал. Маленький мальчик, брошенный в степи под палящим солнцем. Мальчик, стерший в кровь подошвы на пыльном тракте. Мальчик, спящий в канаве у дороги. Это было так давно, но теперь вернулось. Он взлетел высоко, как Икар, и точно так же обжегся. И, бескрылый, упал в бездну, где правит только смерть. Она уже подошла к нему так близко, что он слышал ее шаги и прерывистое дыхание…
Нет, это он сам дышал. С трудом, с натугой глотая воздух, с болью продирающийся по легким, обожженным горячим паром. Как же больно дышать! Ничего, теперь уж недолго…
Миленион мертва. Предательница, которой он так долго верил, которой готов был верить вопреки логике и здравому смыслу. Почему она так поступила с ним? Он ведь собирался отблагодарить ее, когда станет бессмертным. Он хотел предложить ей второе место — после себя, а может, и подле себя. Но теперь она мертва, и он не знает, плакать ли ему о ней. Ближе нее у него никого не было. Он ощутил утрату тотчас же, как только нож Виталии рассек ее шею. Поток силы, текший к нему от Миленион, внезапно оборвался, и накатила пустота. Он отвык чувствовать себя одиноким, как встарь. Одиноким маленьким мальчиком под обжигающим безжалостным солнцем.