Эти новые, его самого поначалу приводившие в некоторое замешательство умонастроения были как бы обратной стороной его, с иголочки, докторской степени, визитных карточек, твидовых пиджаков с галстуками палевых тонов, а также партбилета, о котором он вспоминал лишь в день уплаты партийных взносов. В нем, хотя он в этом никогда бы не признался даже самому себе, как долго сохраняющийся под пеплом жар, все еще тлел провинциальный его комплекс перед столичной публикой, и, если поскрести благополучие его жизни, то, временами казалось ему, обнаружилось бы, что то одна лишь фикция, будто он в этом ее особом, закрытом для посторонних, для чужаков мире стал своим, признаваемым ею равным среди равных. Он не то чтобы завидовал ей или ревновал, но при этом во всякой вполне невинной остроте или шутке на свой счет слышал как бы намек на то, что, как он ни лезь из себя, а - не голубых кровей, зван, да не призван, и страдал от этого, хоть вида и не показывал.
Не говоря уж о том,- вернулся он к мыслям о жене и вознегодовал еще жарче,- что висящие на стенах уже не одного кабинета, но и гостиной картины его друзей по мастерской Нечаева, а теперь единомышленников-модернистов, обороняемых им с превеликим трудом и даже с риском для собственной карьеры от тупого непонимания комиссаров от искусства,- иначе как мазней, дешевым рукомеслом Ирина не называла.
"Надо что-то делать! - думал он гневно.- Так дальше жить под одной крышей нельзя..." - А рука его уже тянулась к телефону.
Логвинов назначил ему встречу в тот же день, на пять часов.
Ровно в пять Рэм Викторович шел длинным и тишайшим, красная ковровая дорожка скрадывала звук шагов, коридором четвертого этажа серого здания на Старой площади, и, когда он было уже дошел до двери с нужным номером, из какого-то кабинета навстречу ему вышел не кто иной, как Анциферов.
Анциферов, казалось, ничуть не удивился этой, ненароком, встрече.
- Ты к кому? - только и спросил он.
- К какому-то товарищу Логвинову, это тут, на четвертом этаже...
- Я так высоко не летаю,- со знакомой Рэму Викторовичу недоброй усмешкой отозвался Анциферов,- мое место на втором.- И вовсе уже непонятно бросил почти на ходу: - Ты побольше бы там, у себя в университете, стихи каждому встречному-поперечному читал...- И без перехода: - Кончишь дело, заходи, буду рад.- И ушел, не оглядываясь.
Пожилая секретарша с замкнутым, словно обиженным лицом,- такой будет рано или поздно Ирина, подумал Рэм Викторович мстительно,- видимо, ждала его, потому что назвала по имени:
- Рэм Викторович? Товарищ Логвинов вас ждет.
Логвинов, сидевший за письменным столом и низко склонившийся над бумагами, не встал ему навстречу, сказал с волжским выговором, упирая на "о":
- Проходите, проходите, одну только секундочку. И присаживайтесь.
Рэм Викторович подошел к столу и сел в неудобное, с прямой спинкой, казенное кресло.
Дописав - судя по мелким, быстрым движениям руки с пером, наверняка четким, бисерным почерком - бумагу, Логвинов поднял глаза и несколько мгновений пристально на него смотрел, будто вспоминая, кто он и зачем здесь.
- Товарищ Иванов Рэм Викторович? - И тут же перешел без обиняков к делу: Насколько нам известно, ваша кандидатская диссертация была на тему о Пастернаке Борисе Леонидовиче?
Рэм Викторович промолчал - едва ли вопрос предполагал ответ.
- Вы и докторскую, как мне сообщили, уже защитили?
- По совершенно другой тематике. И даже из другой области.
- Да, да... мне и это сказывали.- И как бы самому себе: - Вольному воля...- Помолчав, вынул из ящика стола книгу в отблескивающей свежим лаком суперобложке, положил ее так, чтобы Рэм Викторович мог прочесть название, набранное крупными, броскими латинскими литерами: "Доктор Живаго", и тот разом догадался, зачем его сюда вызвали. И давно, казалось бы, позабытые опаска и тревога застучали часто в висках.
- Все с этого и начинается,- сказал Логвинов, заметив его взгляд на книгу,- со смуты в умах. С чего началась венгерская контрреволюция? - И сам себе ответил: - С писателей, с кружка Петефи. Мне ли не знать, я как раз в это время там был. Или же, положим, Французская революция - тоже с книжек.- Но, поняв, что последние его слова могут быть истолкованы как неодобрение или даже осуждение Французской революции, поспешно уточнил: - Буржуазная, я имею в виду.- И перевел разговор на другое: - Мне вас очень и очень рекомендовали товарищи из университета.
Сделал паузу, дожидаясь, что на это скажет Иванов. А Рэм Викторович сразу понял: Ирина, кто же еще,- и даже скрежетнул зубами от негодования.
Не дождавшись ответа, Логвинов взял книгу со стола.
- Читали? - спросил, перебирая страницы, будто ища в ней какое-то определенное место.
- Нет,- слишком поспешно, тут же укорив себя за это трусливое отречение, открестился Рэм Викторович,- не попадалась, да я по-итальянски и не читаю.- И, как бы оправдываясь перед самим собой за свою постыдную поспешность, добавил: - А вот стихи из этого романа... да их вся Москва знает.
- Стихи - да.- Было непонятно, и Рэм Викторович тут же вспомнил Анциферова, то ли Логвинов ставит ему это в заслугу, то ли в досадную неосмотрительность.- Мне говорили, что вы хорошо знаете и разбираетесь в творчестве товарища Пастернака.- Но ударение, которое он сделал на слове "товарищ", призвано было подчеркнуть, что никаким товарищем он Пастернака не считает.- Потому-то нам и интересно знать ваше мнение.