— Ну, ладно, — сказал он, поднимаясь с кресла. — Пойдем со мной.
Мы вышли из мансарды и по закрученной лестнице спустились в большую комнату, в которой было все, что определяет роскошь: и дорогая мягкая мебель, и декоративные колонны, и мраморные скульптуры, и зимний сад с журчащим в его дебрях миниатюрным водопадом. Правда, всего этого было слишком много, и я шел за Жоржем, как за экскурсоводом по музею.
Значит, я начал охоту на самого себя. Трудно вляпаться в большую глупость. Вместо того чтобы волком кинуться по следам Влада, я сам себя запутал в сетях весьма неопределенной третьей стороны, где все для меня было темнее ночи. Я понял только одно: от автостоянки до набережной за мной гонялись люди «хозяина», которого зовут Паша, а из больницы увезли люди Жоржа. Сказать определенно, какую роль играла та и другая группа в моей судьбе, как и в криминальном мире, я пока не мог, потому как они уж очень смахивали одновременно и на представителей спецслужб, и на мафию.
Из большой комнаты-музея мы спустились еще ниже, в обшитый красным деревом и драпом коридор с огромными, во всю стену, окнами, через которые я увидел голубой снег, величественные сосны и розовые отсветы солнца на их верхушках. Здесь нас встретил вьетнамец. Все так же не поднимая глаз и слегка сутуля плечи, он появился перед Жоржем.
— Нгуен, найди ему одежду и отведи в душевую, — попросил его Жорж, причем таким мягким тоном, каким обычно обращаются не со слугой, а с равным. Вьетнамец кивнул головой и пошел впереди меня. Судя по тому, сколько мы миновали комнат и коридоров, я получил представление о внушительных размерах особняка.
Вьетнамец остановился у белой двери, открыл ее передо мной и включил свет.
— Сейчас я принесу все необходимое, — сказал он с легким приятным акцентом и бесшумно пошел по коридору.
Если бы проблемы можно было смыть с себя так же легко, как усталость — я простоял бы под душем до вечера. Тугие горячие струи хлестали меня по телу, потоки воды ласкали кожу, и мыльная пена, закручиваясь в спираль, исчезала в сливном отверстии. Незапотевающее от пара зеркало демонстрировало мне мою копию. Прежде чем намылить голову, я долго рассматривал свое покрытое синяками и ссадинами лицо. Интересно, как бы оно выглядело, если бы не шалопаи, а я вскрыл кейс? Осталось бы оно у меня вообще?
Почти счастливый оттого, что вопреки обстоятельствам остался жив, я закрутил краны и, завернувшись в полотенце, вышел в «предбанник». На журнальном столике, прикрытые салфеткой, стояли запотевшие бутылки с пивом. Но меня сейчас больше интересовала бритва и помазок. Предусмотрительный вьетнамец принес все, начиная от мыла и полотенца и заканчивая спортивным костюмом, шерстяными носками и кроссовками, но забыл про бритву.
Черная щетина придавала моему лицу совершенно дикий вид, и появляться в Москве, где на каждого небритого кидается целое отделение милиции, я не мог.
Выглянув в коридор, я посмотрел по сторонам и негромко позвал:
— Эй,парень! Вьетнамец!
На мой зов никто не откликнулся. Я подумал, прилично ли будет ходить по особняку, одетым, так сказать, только в полотенце, но вытираться, натягивать на себя спортивный костюм, а потом снова идти в душевую кабину представлялось для меня слишком трудоемким процессом, и я, придерживая полотенце, как рукоять шашки, на цыпочках пошел по короткошерстному, словно шкура лошади, ковру.
Этот коридор планировал, наверное, любитель кроссвордов. Несколько раз он переламывался углом, коброй поднимался наверх, подставляя мне под ноги ступени, а потом водопадом уходил вниз. В нем было тепло, и я не чувствовал дискомфорта, разгуливая по нему в костюме Адама. Четыре поворота, два подъема и спуска — и ни одной двери! Должно быть, я обошел особняк по периметру, и уже чувствовал себя, как в лабиринте, из которого нет выхода, как вдруг часть стены слева от меня ушла вглубь прямоугольным провалом, и я на мгновение увидел комнату с большой кроватью, туалетным столиком и пуфиком рядом с ним.
Я отшатнулся от дверного проема, давая возможность выйти в коридор молодой, очень красивой даме с бронзовым от загара лицом, с туго стянутыми на затылке темными волосами и прекрасными глазами, излучающими безразличие и надменность. Она лишь мельком взглянула на меня, никак не отреагировала на такое любопытное зрелище и, махнув длинными полами норковой расклешенной шубки, окутала меня горьким запахом дорогого парфюма.
Дверь за ней захлопнулась, вновь слившись со стеной. Дама быстро пошла по коридору, свернула за угол, и я вновь услышал, как хлопнула дверь. Оказывается, коридор был просто напичкан дверями, просто я не придал значения маленьким золоченым ручкам, исполненным в виде спящих амурчиков.
Любопытство пересилило осторожность, и я беззвучно пошел по запаху духов. За поворотом я уже без труда нашел дверь, надавил на голову амурчика и, предвидя возможность крепкой зуботычины, сначала посмотрел через тонкую щель.
Дверь выводила на широкую лестницу из белого мрамора, водопадом стекающую вниз и разбивающуюся на два расходящихся в стороны рукава. Здесь было ХОЛОДНО. Через приоткрытое витражное окно проникал мороз. Девственно чистые сугробы, которые я видел через окно, слепили глаза, и я не сразу различил задок белого «мерседеса», а перед ним — спину Жоржа, на плечи которого была накинута рыжая дубленка.
Скрипя зубами от холода, я сбежал по лестнице вниз, к окну, и, встав на цыпочки, осторожно приподнял подбородок над рамой.
Рядом с Жоржем стояла дама в норковой шубке.
… Можно сегодня. У него консультация в министерстве, — негромко говорила она. Ее голос тонул в тихом урчании автомобильного мотора. — А потом презентация в какой-то липовой фирме. Как всегда, он нажрется, и я повезу его в Бирюлево, потому что на даче нет запасных рубашек и костюмов.
Ты даешь гарантию?
Да. Оно там… На прошлой неделе я намекнула ему, что хотела бы золотой антиквариат в подарок на рождество.
И что он ответил?
Он сразу же подумал вслух про грейдер, которым надо расчистить снег от трассы до дачи… Это вышло непроизвольно, и он очень смутился.
Прекрасно. Прекрасно, — сказал Жорж, прожигая даму взглядом. — Значит, сегодня. — Он опустил взгляд. — Ты стоишь в туфлях на снегу. Поезжай! Будь осторожна, гололед. Целую твою попочку!
Дама вместо попочки подставила загорелую щеку.
— Забыла спросить, — сказала дама, открыв дверь «мерседеса». — А что это за голый парень по коридорам бродит?
Жорж не сразу сообразил, о ком она говорит. Кажется, он произнес какое-то нелепое ругательство, что-то вроде «ржавой коробки передач», а я сразу сорвался с места, кинувшись по ступеням вверх, и едва не сшиб вьетнамца. Тот, сверкая черными узкими глазами, хмурил лоб и хватал меня за руку.
— Вам нельзя здесь находиться! Кто вам разрешил зайти сюда? Немедленно…
— Мне нужна бритва, — ответил я, не сопротивляясь, но и не позволяя себя слишком дергать.
Мы протиснулись в дверь, ведущую в коридор.
— Сейчас я все вам принесу, — хмуро сказал вьетнамец. — Ждите меня в душевой. Делайте то, что вам говорят. Я бы не советовал вам ходить, где вздумается.
Он довел меня до белой двери. Ничего не понимаю, подумал я, заходя в душевую и обрушивая на себя теплый водопад.
Вьетнамец, снова превратившись в безропотного слугу, постучался, вошел в предбанник и, не поднимая глаз, положил на столик одноразовый станок, помазок и тюбик с кремом. Я с удовольствием очистил лицо от растительности и, вытеревшись, облачился в спортивный костюм.
Вьетнамец ждал меня в коридоре.
— Следуйте за мной, — сказал он и проводил меня на мансарду.
В маленькой комнате со скошенным потолком я остался один. Прыгнул спиной на кровать, сцепил ладони под затылком, качнулся на поролоновом матраце. А красивая баба у Жоржа, подумал я. И, похоже, очень умная. Что-то они вдвоем затевают. Кто-то сегодня нажрется и поедет ночевать в Бирюлево.
Какой-то предмет уперся мне в бок. Я пошарил рукой и вытащил из-под себя трубку мобильного телефона. А-а, электрическое пианино!
Если бы я не стал авантюристом, то стал бы музыкантом. Слуху меня, конечно, не идеальный, но музыку я запоминаю легко и могу ее подобрать на фоно или на гитаре. А воспроизвести «Подмосковные вечера» на мобильном телефоне — вообще пара пустяков.