Теперь он узнал все, что хотел. Вернее, что узнавать было - нечего.
Он несколькими днями раньше решился наконец и позвонил в прежнюю свою "контору".
И вот теперь получил ответ.
Не ответ, думал он отрешенно, глядя из окна на Старую площадь, на памятник ветеранам Плевны, на толчею у входа в метро, а просто конец вопросам, пустышка, ноль. Теперь-то уж он совсем один, окончательно.
С Лубянки ему сообщили ровным, безличным голосом - впрочем, и он задал им эти вопросы некоторое время назад таким же официальным тоном, будто речь шла вовсе не о нем самом, не о бывшей его жене и сыне, а о совершенно посторонних людях, судьба которых почему-то, он не был обязан объяснять почему, заинтересовала ЦК,- наведя наверняка основательно и тщательно справки, ему сообщили, что лица, о которых он запрашивал, погибли, возвращаясь из заграничной командировки, в авиакатастрофе еще в войну, сын же их, остававшийся в Москве у бабушки, окончил впоследствии суворовское училище и пошел в кадровые военные. Погиб, выполняя свой интернациональный долг в одной из братских стран,- в какой именно, не сказали, это и по сей день оставалось государственной тайной. Он был женат, и у него, в свою очередь, был сын, родившийся в пятьдесят седьмом году, но ни о его вдове, ни об их сыне достоверных сведений нет.
Анциферов, молча слушавший то, что ему докладывали по телефону, не сразу понял, что он дед, что у него где-то есть внук. Лишь когда в кабинет вошел запыхавшийся, в растрепанных чувствах, Иванов и он обернулся к нему от окна, он сообразил это и понял, что теперь ему искать не сына, а внука, и в уме попытался подсчитать, сколько же сейчас внуку лет. И еще подумал, а нужен ли ему, внуку, он, дед, и вправе ли он искать его и тем самым вмешиваться в жизнь уж и вовсе незнакомого ему человека, может быть, а то и наверняка, и не слышавшего никогда о деде.
Иванов молча протянул ему полученную от Логвинова книгу, и Анциферов сразу увидел название: "Доктор Живаго".
- Поговорили? - только и спросил.
- Поговорили...
Анциферов долго смотрел на него, потом решительно сказал:
- Тогда пойдем.- И первым направился к двери.
Проходя вперед Иванова, вернул ему книгу и осуждающе кинул на ходу:
- Так и будешь ходить с ней по Москве?.. Хоть в газетку завернул бы.Вернулся к столу, взял с него газету, протянул Иванову: - На.- И едко на ходу усмехнулся: - Конспираторы...
Был конец рабочего дня, Анциферов и Иванов шли пустым коридором, спустились на первый этаж, пересекли огромный, как футбольное поле, вестибюль, прапорщик на выходе, покосившись на мгновение на их пропуска, козырнул им.
Выйдя на улицу, Анциферов пошел налево, спустился в подземный переход, вышел из него к чугунной часовне гренадерам Плевны, пошел вниз по бульвару, поискал вокруг глазами и, найдя пустую скамейку рядом с детской песочницей, сел на нее и велел Иванову:
- Садись, в ногах правды нет.
На что тот, припомнив те же его слова, сказанные семь лет назад под снегом в сквере у Большого театра, повторил их с невольным вызовом:
- Как нет ее и выше. Пушкин.
- А ты на другое надеялся, лейтенант? - устало отозвался Анциферов.Докладывай.
Рэм Викторович, стараясь не упустить ни слова, пересказал их с Логвиновым разговор.
Анциферов слушал внимательно, не перебивая и не задавая вопросов. Когда Рэм Викторович кончил, кивнул подбородком на завернутую в газету книгу, и Иванов, в который уже раз за годы знакомства с ним, не понял - одобряет ли его тот или же осуждает.
- И ты сказал - да...
- Я не сказал - да! - вскинулся Рэм Викторович.- Он мне и слова не дал выговорить, даже не спросил, согласен я или не согласен!
- Но книгу - взял,- не стал слушать его оправданий Анциферов,- нечего в кошки-мышки играть.- И Рэм Викторович вновь угадал в его глазах то же презрение, что и при давнишней их встрече у Большого театра. Однако Анциферов совершенно неожиданно перешел на совершенно другое: - А я его, представь, этой ночью как раз еще раз одолеть пытался, не спалось...
- Кого? - не понял Иванов.
- С тем же успехом - об каждое слово спотыкаешься...- Подумал, спросил самого себя: - А может, так и надо, чтобы не всякому по зубам?..- Опять кивнул на книгу в руках Иванова: - А вдруг тебе этот самый роман и впрямь не понравится?
- Да не в этом же дело, как вы не понимаете?! А в том, кем он для меня всю жизнь был, а теперь я, выходит...
- Не в этом, очень даже понимаю,- прервал его Анциферов. Надолго замолчал, внимательно, будто в первый раз ее увидел, глядя на свою искалеченную руку.Знаешь, за что я сидел? В двух шагах отсюда.- И, мотнув головою, будто не хотел вспоминать, да не мог не помнить, продолжил ровно, даже равнодушно: - А бумажка, которую требовалось подписать, была про моего лучшего друга, он комбриг был, кавалерией командовал.- Отвлекся на минуту: - Кавалерия - против их танков, против "тигров", представляешь, как мы успешно готовились к войне?! - Вернулся к своей мысли: - Короче говоря, от меня требовалось всего ничего подмахнуть свою фамилию... Ему - вышка, да и
мне бы, не начнись на счастье война...- Опять взглянул на свою искореженную руку.- Вот в нее-то и совали мне перо...
- Не подписали...- не спросил, а утвердил как бы в обвинение самому себе Иванов.
- А как война началась,- не услышал его Анциферов,- расстрелять-то и не успели, зато, прежде чем в тыл к немцам кинуть, обратно в тот же кабинет вернули, а того молодчика, который...- Но спохватился, не стал продолжать.Ладно, тебе это неинтересно.- Усмехнулся невесело: - Я потом целую неделю его "Казбек" докуривал, он как раз паек получил недельный, забыл с собой унести...
- А я книгу - взял...- сказал не ему, а себе Рэм Викторович.
Анциферов очнулся от своих воспоминаний, голос его опять стал жестким:
- Я тебе эту байку рассказал не для примера, так, на ум пришла черт знает с чего.- И, глядя в сторону: - К тому же, если тебе роман и на самом деле не покажется...
- Я же сказал - не в этом дело! - почти крикнул Иванов.- Понравится, не понравится... А как бы вы, если б вам доказали, что ваш друг-кавалерист был и вправду враг?!
- Не поверил бы,- твердо сказал Анциферов.- Но я и с самого начала не поверил, сказал "нет", а ты как-никак книгу-то взял, наложил, извини, полные портки... Теперь тебе одно остается...
- Что?..- вдруг обмяк, обессилел Рэм Викторович.- Что?!
- А зарубить себе на носу,- очень спокойно, но и, как послышалось Иванову, брезгливо отозвался Анциферов,- что уже всю жизнь тебе с этим жить. С полными портками,- не осуждая, а лишь констатируя факт, заключил Анциферов.
- Я не согласился! Я же ничего не обещал! - взмолился Иванов.
- Это - раз,- был неумолим Анциферов.- А во-вторых,- недобро усмехнулся,считай, тебе повезло. Пока вы там с товарищем Логвиновым насчет изящных искусств рассуждали,- и опять, как в тот раз, в Берлине, поразил Иванова в устах Анциферова "князь тьмы", так сейчас эти "изящные искусства",- из Швеции пришло сообщение, да на пятом этаже застряло, до четвертого пока не дошло, это у нас дело долгое, пришла шифровка из посольства, что Пастернаку за этот самый роман - гляди, кстати, не потеряй книжку, все экземпляры на строгом учете,Пастернаку за него Нобелевскую премию дали, единогласно. Не за самый роман, конечно, а как раз за то, что его у нас на амбарный замок решили запереть. Чистой воды политика.- И будто сам на то удивляясь: - Куда ни кинь политика!.. Ничего,- как бы успокоил он Рэма Викторовича,- ничего, через годок-другой, глядишь, и нашему кому-нибудь дадут, по закону симметрии, никуда они не денутся. Так что теперь уже не до обсуждения романа, теперь хоть наизнанку вывернуться, но чтобы либо отменили шведы премию, либо он сам от нее отказался, третьего, как говорится, не дано.
- Но мне-то что от этого?! - не мог взять в толк это новое обстоятельство Рэм Викторович.- Мне-то все равно надо что-то делать!
Анциферов, задумавшись, долго молчал, глядя на детей, играющих в песочнице, на осыпающиеся листья старых кленов и вязов, на снующих дерзко у самых его ног голубей и воробьев.