Выбрать главу

22

Нечаеву в конце концов дали-таки разрешение на выезд - как бы в творческую командировку на три месяца, но уже через неделю после его отъезда поспешили мало ли что он там, в Бразилии или еще невесть где, натворит или наговорит,лишили советского гражданства. Впрочем, Нечаев был готов к такому обороту судьбы и лишь длинно и гневно выматерился, узнав об этом сразу по прилете в Буэнос-Айрес, чем поставил в тупик встречавших его бразильских журналистов, не слишком знакомых со специфическими русскими идиомами. Впрочем, кажется, они его поняли.

От людных проводов, подустав к этому времени от многомесячного ожидания, Нечаев решительно отказался, он наперед знал, как до пошлости похоже на десятки других подобных проводов это непременно будет: в мастерскую набьется толпа незваного и лишь отдаленно знакомого народа - друзья, недруги, почитатели, злопыхатели, завистники, а их наберется вровень, надо полагать, и среди почитателей, и среди хулителей, будет шумно, бестолково, скоро все перепьются на дармовщину, первым - он хорошо себя знал - сам хозяин, набежавшие гости станут во всю глотку брататься и ссориться, доспоривать старые споры, сводить старые счеты, позабыв начисто, для чего собрались и что подобному случаю приличествует хоть какая-никакая меланхолическая примиренность чувств. Да и сам Нечаев, очень даже просто, спьяну запамятует повод, приведший всех этих людей к нему в мастерскую. А то и расчувствуется, разнюнится, а уж этого он никак себе позволить не мог.

Накануне отъезда - он улетал на рассвете, с тремя пересадками - собрались лишь самые близкие: Иванов, Левинсон. Анциферов-младший - Рэм Викторович про себя называл его так, хотя знал от Саши и имя его: Борис, и фамилию: Федосеев, но он для него был прежде всего внуком Анциферова,- помогал хозяину сворачивать длиннющие рулоны офортов, складывать в ящики картины, альбомы с набросками, графические листы: ничего этого Нечаеву не разрешили брать с собой, но и не изъяли, как можно было ожидать, и он поручил Борису хранить их до лучших, буде они наступят, времен. И то, что в хлопотах деятельно помогала ему не кто иная, как Саша, удивило Рэма Викторовича куда меньше, чем неожиданное - она ни разу с тех самых пор, как исчезла внезапно из мастерской, не переступала ее порог - появление Ольги.

Нечаев каждого из них одарил на прощание какой-нибудь своей работой. Рэму Викторовичу - Нечаев был памятлив и ничего не забывал, а может быть, и не прощал ничего,- Рэму Викторовичу достался тот самый альбом с набросками с Ольги, которые так его поразили в первое же посещение мастерской.

- Возьми,- сказал он, протягивая Рэму Викторовичу видавшую виды старую папку на завязочках,- это тебе как раз по зубам. Новое искусство ты нахваливаешь только потому, что оно новое, чтобы от моды не отстать, чтобы все как у людей, но понимать, не обижайся, не понимаешь, разве что в нос шибает, а одно это, тебе кажется, дорогого стоит. А по вкусу тебе - я тебя знаю лучше, чем ты сам,- именно вот такое: тихое, скромное, привычное, душещипательное, ты же у нас нетронутая целина из провинции, и нечего этого стесняться.- И, помолчав, добавил как бы про себя: - А может, и на самом деле ничего лучше, честнее этого я и не написал, остальное - фуфло на потребу вашему брату, критикам. Это не ты ли мне как-то рассказал трогательную байку про "Черный квадрат"?.. Только что же я теперь могу поделать - не отрекаться же от фуфла, поздно, все равно никто не поверит, тем более что я, да и вы, кровопийцы наши, такие деньжищи на нем заграбастали... Нет, не поверят, да и небезопасное это дело - критиков дураками выставлять, съедят заживо, одну "молнию" от ширинки выплюнут.- И, снова помолчав, заключил: - Очень даже может быть, что ничего лучше этих рисунков я и не сочинил. "Черный квадрат", говоришь?.. Однако запомнился же анекдотец...

И пошел помогать Борису укладывать в деревянные неоструганные ящики то, что составляло всю его прежнюю жизнь.

Ольга, как и до того, как исчезла из мастерской, была молчалива, возилась на кухне, готовя последний в их общей жизни ужин.

"Тайная вечеря...- подумал про себя Рэм Викторович и тут же устыдился своей выспренности: - Тризна..."

Он держал в руках прощальный, и, конечно же, не без намека и смысла, подарок Нечаева, не знал, куда его девать и боялся, не забыть бы, уходя.

К нему подошла Саша, не замечавшая его до сих пор, словно они и вовсе незнакомы, взяла у него папку.

- Давай ее сюда, у меня сумка большая, а то непременно ведь потеряешь.- И прибавила небрежно, будто не придавая своим словам значения: - Замечательные рисунки, мне они нравятся больше всего из нечаевского. Это - настоящее, а что до остального... И, как ни странно, Борис тоже так думает, хотя, казалось бы...- Не договорила, да он ее и перебил:

- Ты их видела?..- И тут же пожалел о своем вопросе, потому что - и Саша не могла этого не понять - спросил не о рисунках, а об Ольге.

Она и поняла:

- Я хочу тебе сказать, давно собиралась... Одним словом, я тебя не то что оправдываю, но... Будь я мужчиной, я бы тебя, наверное, поняла.- И резко, словно он пытался ее оспорить: - И хватит об этом. Я, наверное, не должна была это говорить. Кстати,- тут же перевела разговор на другое, хотя, собственно, и об этом ей не следовало говорить отцу, по крайней мере здесь и сейчас,- если хочешь, Борис мог бы помочь тебе уложить книги, он большой мастер по этой части. И вообще навести на даче порядок, там грязи - выгребай и выгребай, пять поколений культурный слой по себе оставили.

- Уже?..- И вдруг впервые представил себе все ему предстоящее ясно и отчетливо и испугался.- Это мать настаивает?

- Это я. И чем скорее, тем лучше для всех. И для меня в том числе. Когда тебя не будет на Хохловском, мне проще будет и самой слинять.

- Бежать? - И только покачал горестно головой.- От чего бежать?..

- От кого мы все и всегда бежим? - пожала она плечами.- От себя, больше не от кого. А вот куда... Это уж как у Чехова: "Если бы знать, если бы знать..." Но и об этом хватит.

- Откуда ты ее знаешь? - все-таки настоял он и опять пожалел о своем вопросе.

- Ольгу? - усмехнулась она чему-то, о чем не следовало бы вслух. И все же ответила: - А Борис мне в наследство от нее и достался, такой уж, папа, представь, гиньоль.- И жестко, безжалостно, но с тем лишь, чтобы - ничего недоговоренного, никаких околичностей: - А уж она от него - тебе. Не вздумай ревновать, это - жизнь, папа, а не твои побитые молью представления о ней, хотя ты и сам в них не веришь и живешь иначе. К тому же у них это было так давно, быльем поросло, о тебе тогда еще ни слуху ни духу...- И неожиданно, так что он даже вздрогнул: - А вот любишь ли ты ее?.. То есть любишь ли так, чтобы ломать жизнь и себе, и маме, и мне? Да и ей, может быть?.. Не говоря уж любит ли она тебя, но на это ответа нет ни у тебя, ни у меня, ни, очень может быть, даже у нее... А раз не знаем ответа, глупо мучиться вопросом, верно?..И, чего с ней никогда прежде не бывало, чего он от нее никак ожидать не мог, поцеловала его в лоб - она была чуть ли не на полголовы его выше.- Ведь с нас достаточно и того, что я тебя люблю, а то и, чем черт не шутит, может, и ты меня?..- И, словно застеснявшись своей откровенности, так на нее не похожей, быстро отошла в сторону.

Ольга в первый раз за весь вечер подала голос, сказала то, что обычно говорила и в прежние времена:

- Все готово, садитесь к столу. До утра далеко, успеете уложиться. Садитесь.

Выпили первую рюмку, и вторую, и третью, по требованию Нечаева молча никаких тостов, никаких напутствий, никаких соплей, по его же выражению. Но привычное его ретивое витийство после третьей взяло в нем верх, и остановить его уже не могло ничто и никто, разве что, воспользовавшись паузой, когда у Нечаева перехватывало дыхание, Исай Левинсон позволял себе высоким надтреснутым дискантом реплику, которой он пытался заявить о своем несогласии со всем и со всеми, но хозяин тут же пресекал эти неуместные и обреченные попытки.