— Теперь ты загнешься от мук совести. Не хочешь, чтобы мы были вместе, так мучайся!
Штольцев устало посмотрел на нее.
— Нина. Ты права. Мы будем вместе. Слезай с подоконника, — с этими словами он поднялся с кресла и, подойдя к окну, протянул женщине руку. — Пойдем со мной.
— Нет. Не обманывай меня. Ты просто не хочешь, чтоб я сидела на краю пропасти в семь этажей. Так я сделаю это в другом месте. Мне уже все равно. Меня и так нет. Я не существую, — слезы катились по щекам Нины, и трагичность в ее голосе была неподдельной. Плакала женщина, которая потеряла себя. Ее суть, ее дерзкая натура, способная мужчин сводить с ума, оказались ненужными для единственного человека, которого она не могла до конца завоевать.
— Ты же знаешь, я слов на ветер не бросаю. Самурайский кодекс «Бусидо». Если ты только сама откажешься разделить мой путь, — несмотря на изрядное количество коньяка, убаюкивающе ласкавшего стенки желудка, голос Глеба был тверд. Это невольно внушало мысль, что и дела его будут такими же.
Он уверенно снял Нину с подоконника, крепко сжал ее запястье и потащил на кухню. Свободной рукой взял два табурета, и уже с ними они прошествовали в другую комнату, где был балкон.
Глеб жил в одном из сталинских домов, в «антиквариате», как он сам говорил. И балкон представлял собой открытую всем ветрам и дождям небольшую площадку, огражденную чугунными литыми решетками.
«Надо же, — удивился он, — живые!» Однажды, покупая Нине цветы, он поддался чарам продавщицы и купил вечноцветущую мини-клумбу в вазоне. Выставив ее на балкон, иронично сравнивал себя с пенсионером, которого потянуло к земле. Любование длилось недолго, и вскоре он про нее забыл. Поэтому сейчас был несказанно удивлен, полагая, что без полива цветы выжили только благодаря уважению к нему.
Не отпуская руки Нины, он поставил табуреты вплотную к решетке и скомандовал:
— Снимай туфли!
Нина опешила.
— Зачем?
— А ты хочешь себе ноги переломать, спрыгивая с седьмого этажа на каблуках?
С этими словами он встал на табурет и потянул женщину за собой.
— Хочешь умереть — я с тобой! И мы будем вместе!
— Штольцев, ты сумасшедший! — сбитая с толку, Нина ошарашено смотрела на него.
— Не говори громко, ты первая узнала мою тайну, — старательно пряча малейшую тень шутки, ответил Штольцев.
— Иди ты к черту! Чокнутый, ненормальный, маньяк! Ты уверен, что пулю, которая влетела в твою безбашенную голову, врачи вынули? — Нина продолжала по инерции ругаться, испытывая колоссальное облегчение. Один стресс был нейтрализован другим, как в разы гасится ярость волны, опрометчиво набросившейся на мол.
Не задумываясь, выпрыгнет из окна или нет, она полностью отдалась своему отчаянию. Взлелеяла и, надев нимб мученичества, хотела прежде всего вызвать в Глебе чувства, эмоции, то, что ей удавалось всегда.
Пусть это будет злость, гнев, страх — только не равнодушие, только не безразличие. Если есть яркие эмоции — значит не все еще потеряно, значит можно вернуть. Безразличие подобно бездне — оттуда не возвращаются.
Глеб же, как всегда, ушел из ловушки, разорвав шаблон, перехватил инициативу, не оставив ей выбора.
Штольцев понял, что все обошлось. Трупов и истерик уже не будет, осталось самое важное. Самое важное и самое трудное — расстаться так, чтобы сохранить то хорошее, что было. В память о том, что было. Он невесело усмехнулся каламбуру. Месяц назад ему казалось, что Нина будет всегда. Всегда будет его непростой, но насыщенной личной жизнью. Теперь это стало невозможным.
— Пойдем в комнату. Мы сейчас немного в разных системах измерения, предлагаю хоть чуть— чуть выровнять градус. Во мне 76и 6, а в тебе только 36 и 6, — Глеб, отпустив запястье Нины, примирительно взял ее кисть.
Усадив гостью в свое кресло, он бесцеремонно подвинул Харитона, совершенно не опасаясь за свою филейную часть. А чтобы тот не обиделся, ласково потрепал его сморщенный загривок. Однако кот категорически не захотел присутствовать при акте морального разложения хозяина (а именно так он расценил затянувшееся присутствие посторонней дамы). Он с фырканьем слез с кресла и, возмущенно задрав хвост, ушел в ванную на пушистый коврик. Правда, сначала хотел демонстративно устроиться в прихожей, чтобы подчеркнуть свое бесправное положение жалкого приживалы. Но понимая, что Глеб Платоныч попросту может не обратить внимания на его акцию протеста, решил, что грязный кусок резины возле двери — все же не самое лучшее место для его нежного тельца.