— Вас в самолете хорошо кормили или что-нибудь заказать? — обретя пошатнувшееся было душевное равновесие, сухо, по-деловому, спросил Глеб.
— Я не голодна, — ответила Анна. — Тоник, подержи пакет, я в аптеку зайду, мне пластырь нужен, — тепло обратилась она к своему спутнику.
— Анна Викторовна! Давайте я буду принимать решения, куда вы зайдете! — почему-то разозлившись на это милое «Тоник», одернул Глеб девушку.
Анна метнула на него чудную синюю молнию своего взора, но, тем не менее, ответила сдержанно:
— Хорошо, вы будете решать, куда мне пойти, а я все же буду решать, что мне нужно.
И на лице ее промелькнуло какое-то неуловимо радостное изумление, которое тут же сменилось прохладной вежливостью.
Но как бы мимолетно ни было это выражение, Штольцев его заметил. Интересно, что это значило? Барышне нравится показывать свою независимость? Так никто ни на что не посягает…Хотя эта скользнувшая мимолетная искорка радости очень ей шла. У Глеба даже слегка потеплело на душе. А как же выглядит ее полноценная улыбка?
Непроизвольно всплыла цитата Ремарка: «Она улыбнулась, и мне показалось, что весь мир стал светлее».
И тут же одернул себя, не хватало еще начать думать о том, что развеселило барыньку. И снова Штольцев, вопреки визгам здравого смысла, вернулся к персоне подопечной. Знакомы они от силы пару часов, а он уже размышляет о ней. Хотя в его функционал это явно не входит. Ее внутренний мир, барынька она или нет, чему улыбается и пр, точно не должны его волновать. Она как картина, просто охраняемый объект. Все.
Глеб выдохнул. Поскольку пассажиров он загрузил на заднее сидение, зрительный контакт приходилось поддерживать через зеркало.
— Итак, будьте любезны, введите меня, пожалуйста, в курс дела. От кого мы прячемся и какова степень опасности. Что вы, милейшая барышня, натворили? Искренне надеюсь, что мне придется не убийцу защищать! — опять в его речи засветились покровительственно-снисходительные нотки.
Штольцев бросил вопросительный взгляд на девушку. Та, видно устав таскать на носу ненужную конструкцию, водрузила очки на голову на манер обруча. И сейчас в ее глазах, не защищенных льдинками стекол, снова на долю секунды колыхнулась растерянность. Но, как и раньше, она мгновенно взяла себя в руки и, посмотрев на спутника, словно пытаясь найти у него поддержку, твердо сказала:
— Я не могу вам этого сказать.
Штольцев был не то что разгневан, скорее просто удивлен до крайности. Его идеально в плане логики функционирующий мозг не смог обработать информацию и буквально завис между принятием решения: 1) наорать, 2) высадить на ближайшей остановке, 3) поинтересоваться психическим здоровьем, 4) другое.
Подавив желание осуществить два первых пункта, он вынудил себя остановиться на симбиозе третьего и четвертого. И холодно, с изрядной долей сарказма он продолжил так странно начавшийся диалог:
— А позвольте поинтересоваться, вы отдаете себе отчет о нелепости своего заявления? Я отвечаю за вашу безопасность и должен знать, от чего и от кого я вас защищаю. И соответственно, должен выработать стратегию. Поэтому повторяю вопрос: от кого прячемся и по какой причине. Поверьте, ваш моральный облик меня не интересует. Я обещал выполнить работу и я это сделаю. Это не тот случай, когда во многой мудрости многопечали; и кто умножает познания, умножает скорбь.
Видно было, что тон Глеба задел девушку, но она снова упрямо повторила:
— Я не могу ответить на этот вопрос, — и словно желая «отблагодарить» взаимностью на язвительность, добавила. — И неожиданно было услышать из уст полицейского цитату Соломона.
Штольцев вцепился в руль: пункты 1 и 2, словно подпрыгивая от нетерпения, просили их реализовать. И чтобы хоть в какой-то степени это сделать, он медленно съехал на обочину. Кипя от негодования, он все же смог предельно вежливо продолжить:
— Я задал элементарный вопрос, который предполагает такой же ответ. Может, я вас снова удивлю, но могу привести еще одну цитату. Если вам имя Остапа Бендера о чем-то говорит: «Командовать парадом буду я». Это я просто напоминаю о своем статусе.
Анна, по холодному бешенству, которое открыто читалось во взгляде Штольцева, в его медленной и нарочито негромкой речи, поняла, что глубоко оскорбила своего телохранителя. Поэтому ответила слегка дрогнувшим голосом: