— Анастасия! — заорала мать-настоятельница истошно, когда ее взору отрылась развороченная стена конюшни, испуганно храпящие лошади, мечущиеся по двору, и огромная и глубокая яма, на некогда ровной площадке перед ней.
— Где ты, негодница? — продолжила кричать женщина, скорее от ужаса, чем от гнева. — От твоих взрывов уже не только монастырские куры перестали нестись, козы давать молоко, а лошади шарахаться при твоем появлении, но и в окружающих монастырь деревнях та же самая картина — жители жалуются. А дикие птицы и звери давно ушли за перевал, на ту сторону гор. Скоро охотники останутся без дичи. Выходи немедленно! Не заставляй разыскивать тебя. Все равно ведь отыщу. И всыплю по первое число.
В проломе каменной стены сначала появилась испуганная и перепачканная чем-то черным мордашка девчонки лет тринадцати, а потом и вся она явилась взору матери-настоятельницы.
— Жива, шкодница!
Монахиня сгребла в охапку Анастасию и принялась ощупывать ее руки и ноги на предмет повреждений. К ним со всех сторон бежали и взрослые монахини, и послушники-дети.
— Жива, жива? — раздавалось со всех сторон.
— Вот взять тебя да выдрать розгами на самом деле, чтобы неповадно было, — совершенно не зло выругалась мать-настоятельница на девочку, бережно ставя ее на ноги после того, как убедилась, что с той все более-менее благополучно. Только серого невзрачного цвета подрясник с глухим воротом, подпоясанный скрученным сыромятным ремешком — такую одежду носили все обитатели монастыря Аббонт от мала до велика — был прожжен и продран в нескольких местах. А ведь совсем недавно Анастасии выдали совершенно новую одежду, любовно сшитую руками, так как из предыдущего платья она уже выросла. Пусть теперь сама дырки заштопывает — для невест божьих ходить в латаном не зазорно.
«Да, как же, выдерешь такую, если она наследная принцесса и супруга Рудольфа, наследного принца теперь уже Западного и Восточного королевств одновременно, — тяжело вздохнула мать-настоятельница, ласково проведя ладонью по растрепанным волосам девочки. — Переплести бы надо косички».
Угораздило же мачеху Анастасии отдать девочку на воспитание после гибели ее отца, короля Генриха, именно сюда, в этот женский монастырь. Как будто других нет в округе. Это мать настоятельница просто так ворчала, не по злобе. Куда же отдавать еще девочку, как не под надзор и на воспитание тетке? Если бы Верховный правитель не придумал поженить принцессу Анастасию и принца Рудольфа, то сейчас она стала бы полноправной правительницей Восточного королевства, даже несмотря на то, что она не мужчина и совсем еще ребенок. Назначили бы ей из достойнейших аристократов королевства регента до ее совершеннолетия и правила бы себе девочка, обучаясь всему потихоньку. А сейчас ее мачеха, потеряв всякий стыд и осторожность, так как не было на нее управы, разоряла некогда богатое королевство, погрязнув в развлечениях, похоти и разврате. Можно, конечно, пожаловаться на нее Верховному правителю, чтобы приструнил женщину, но почему-то никто не хотел выглядеть в ее глазах доносчиком. Жалко сиротку. Мать-настоятельница вздохнула снова. Мать девочки умерла при родах, пытаясь разродиться альфочкой, мальчиком, как хотел ее супруг, король Генрих. Они так ждали этого ребенка, но ничего не получилось. В итоге король Генрих потерял и любимую жену, и долгожданного сына. Потом вот и сам погиб. И будущий супруг Анастасии, поговаривают, не блюдет ей верность и не ведет праведный образ жизни, правда, свое королевство, в отличие от мачехи Анастасии, не проматывает — ему хотя бы отец, король Фридрих, не дает. Мать-настоятельница опять вздохнула — грусть-тоска. И пусть принцу Рудольфу только-только исполнилось восемнадцать, но слухи о его разгульной жизни уже достигли и здешних стен, добрались и до удаленного монастыря, спрятанного от соблазнов светской жизни далеко в горах.
— Анастасия, пожалуйста, — попросила девочку в который раз мать-настоятельница. — Я за тебя головой отвечаю. Не дай, Бог, с тобой что-то случится, что я твоему супругу стану говорить?
— Но я же не для себя, для монастыря стараюсь, — попыталась оправдаться та, смиренно сложив руки на животе. — У нас же нет военного отряда. И любой, имеющий оружие и напавший на монастырь, грабит всякий раз его почти до основания. На моем веку…