Рафаэлла покрутила в руках катыш, больше похожий на стекляшку, чем на кусок гранита, но с подругой спорить не стала. Той виднее, она в этом лучше разбиралась. Раз сказала, что камень побывал в огне, значит, так и было.
Анастасия поправила свой подрясник, подпоясанный сыромятным ремешком, и зашагала назад в сторону основного строения монастыря, где находились кельи, трапезная и молельни. Многое менялось в этой жизни, но только не одежда монахинь и послушниц — все того же серого цвета с высоким воротом подрясник, сшитый из грубой ткани. И шили монахини одежду по старинке — на руках, а не на современном оборудовании. Ткань же по заказу монастыря изготавливали на небольшой ткацкой фабрике почти кустарным способом.
Анастасия поспешила в библиотеку, хотела пообщаться с матушкой-настоятельницей и очень надеялась, что та разрешит ей посмотреть старинные рукописи. Девушку интересовали не сами рукописи, а чертежи и схемы помещений монастыря. Она надеялась и верила, что в нижнем ярусе должны были быть расположены тайные ходы и глубокие подвалы, с хранящимися в них старинными предметами.
Мать-настоятельница внимательно выслушала Анастасию, которая выражала всем своим видом полное покаяние, неся на челе печаль всего человечества, пытаясь получить разрешение на посещение библиотеки после ужина и вечерней молитвы, дабы ознакомиться с историей монастыря более подробно. Причин для отказа вроде бы не было, и матушка Зузанне, которая тоже выслушала просьбу девушки, написала разрешительную записку монахине, смотрительнице за старинными фолиантами, чтобы та выдала требуемые книги и свитки Анастасии, одной из лучших учениц монастыря. Если бы не ее страсть к взрывам и огню, то ее можно было бы считать просто идеальной послушницей. Но за три года, что она здесь провела, матушка-настоятельница написала массу писем, оставшихся безответными, и ее мачехе, и ее супругу. В лучшем случае после очередной жалобы, что Анастасия развалила или уничтожила то или иное строение или объект на территории монастыря, на монастырском счету, как по мановению волшебной палочки, появлялась круглая сумма, которая с лихвой покрывала все причиненные девушкой материальные убытки. Но мать-настоятельница хотела не этого, не компенсаций, а разговора по душам с опекунами Анастасии. Ведь та чем-то заинтересована и преследует этими взрывами какие-то определенные цели, только никому не рассказывает какие. Ведь неспроста она рвалась в библиотеку и просиживала подолгу за книгами.
Рафаэлла такого же разрешения на посещения библиотеки не получила и была вынуждена с другими послушницами сидеть в классе для занятий и монотонно зубрить уроки на завтрашний день. А Анастасия, потеряв счет времени, с упоением перечерчивала на кальку, которую принесла с собой, непонятные схемы странных помещений. Судя по всему, эти помещения должны располагаться прямо под конюшней, которую монахини из поколения в поколения ревностно отстаивали и отстраивали, не давая разрушить до основания, по каким-то только им известным причинам. Анастасия покинула библиотеку только тогда, когда монахиня-смотрительница просто выключила свет, заставив ее пробираться к двери на ощупь между стеллажами с книгами.
— Рафаэлла, — тихо потянула Анастасия подругу за широкий рукав подрясника, когда они с другими послушницами спустились со второго этажа, где располагались кельи, в трапезную, чтобы выпить по стакану компота и съесть по куску хлеба перед сном. Растущий организм требовал еды буквально круглые сутки, и монахини, памятуя, что их воспитанницы все же вернутся когда-нибудь в реальный мир, не сильно занимались истязанием их плоти, разрешая даже перекусить на сон грядущий.
— Дело ешть, — чуть шепеляво проговорила Анастасия, жуя черствый хлеб и запивая его холодным компотом. Она старалась говорить тихо, не привлекая ничьего внимания. — У конюшни в полночь.
Рафаэлла обреченно кивнула. Ей безумно надоели эти ночные вылазки, после них она не высыпалась и клевала носом на уроках, удивляясь, как ее подруге удавалось сохранять бодрость и с успехом усваивать то, о чем рассказывала монахиня-наставница — все их преподавательницы отличались негромкими голосами и монотонной убаюкивающей манерой изложения уроков.
Но и бросить подругу она не могла.
Уединившись в своей келье, Рафаэлла попыталась сначала посидеть на своей узкой кровати, но, когда поняла, что до полуночи она заснет даже сидя, встала и, подойдя к окну, приоткрыла его, чтобы слышать, как на башне в деревне, которая выросла под каменными стенами монастыря буквально за последние годы, пробьет двенадцать. Но и стоять тоже оказалось тяжело — она бы уснула и стоя, если бы разрешили — пришлось ходить взад и вперед по тесной комнате. Услышав заветные удары, Рафаэлла выскользнула из кельи и, тихо ступая, пошла вниз, а потом к боковой двери, ведущей прямо на задний двор к конюшне. Она знала, что Анастасия уже там, и все пути отступления или прохода к означенному месту ей обеспечила. Так было раньше, так будет и на этот раз.