А что будет с маленькой Лолой? Какое будущее ждет ее? А она, Эстер, со своим больным сердцем, увидит ли она своих детей взрослыми?
Но вместо того чтобы загрустить при мысли о смерти, она почувствовала облегчение. Эстер знала, что все ее оставшиеся дни будут отравлены угрызениями совести из-за супружеской неверности, из-за того, что она вступила в плотскую связь со служителем бога, и не видела для себя ничего хорошего в будущем. И все же, несмотря ни на что, она продолжала любить Себастьяно. Тем более угнетало ее то, что это чувство, которое позволяло ей ощущать себя женщиной, она должна была прятать как постыдное.
Эстер спустилась в желтую гостиную, где ее уже поджидал муж, единственную из трех гостиных первого этажа, которой в доме пользовались, – она была самая красивая и уютная.
Кроме Эдисона, в гостиной была его сестра Полиссена, чувствовалось, что приход Эстер прервал их бурный разговор. Глаза Полиссены блестели от слез, а лицо Эдисона казалось нервным и озабоченным.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил он, вставая с дивана и делая шаг навстречу жене.
– Если судить по вашим лицам, то, наверное, лучше вас обоих, – улыбаясь, ответила Эстер.
Полиссена резко встала, толкнув коленом палисандровый столик, вытерла слезы и поспешно вышла из комнаты.
Эстер вопросительно взглянула на мужа.
– Муссолини объявил войну Франции и Англии, – пояснил он. – А сестра плачет, потому что ей не пишет ее возлюбленный.
– Я не знала, что у Полиссены есть возлюбленный, – сказала Эстер, придавая более важное значение любовной истории золовки, а не известию об объявлении войны.
– Возможно, он и сам об этом не знает. Такова моя сумасшедшая сестра, – проворчал муж.
Эстер села на маленький диван у окна. Матовая бледность была ей к лицу. От нее она казалась еще более хрупкой, чем обычно. Эдисон наполнил бокал портвейном и предложил ей.
– Выпей, тебе полезно, – заботливо сказал он.
Эстер пригубила вино. Оно было хорошим и приятно согревало ее.
– Что сделал Муссолини? – спросила она равнодушно, просто чтобы продолжить не очень-то важный для нее разговор.
– Он объявил войну, – повторил муж. – Он полез вслед за Гитлером в эту авантюру, чтобы не упустить свой кусок пирога.
– Италия вступила в войну, и никто об этом не знает? – удивилась она.
– Объявление войны неминуемо, – ответил Эдисон. – Но я узнал это окольным путем.
Эстер хотела возразить, что сейчас все делается окольными путями: и в семье, и в стране, и в международной политике, – но лишь зябко передернула плечами и промолчала.
Отпив еще глоток, она поставила бокал на палисандровый столик и сказала:
– Значит, мы тоже оказались втянутыми в эту бойню?
– Это будет быстрая война, – попытался успокоить ее Эдисон.
– Знаменитый блицкриг? – с иронией спросила она.
– Вот именно, – подтвердил муж, немного поколебавшись.
Он всегда был убежденным фашистом, горячо поддерживал Муссолини и разделял его взгляды. Эдисон верил в то, что близится конец демократических режимов в Европе, что сулило фашистской Италии грандиозное будущее – эпоху процветания и прогресса. Но решение дуче вступить в войну впервые поколебало его уверенность в вожде.
– Почему ты рассчитал мадемуазель Ювет? – спросила Эстер, приступив к делу, которое без этого объявления о начале войны было бы жизненно важным, но теперь казалось банальным.
– Она пьяница и к тому же не способна уследить за детьми. Когда мы вернулись в город, Микеле мне сказал, что Валли подглядывала за твоими родами. А Ювет даже не заметила, что девочка сбежала из-под ее надзора, – раздраженно заявил он. – Наверно, дремала в тихом уголке, выпив рюмку-другую.
– Это невозможно! – поразилась Эстер. – Ты говоришь, что девочка видела… видела…
– Она видела все, – подтвердил Эдисон.
– Это ужасно! Я не могу в это поверить. – Эстер попыталась представить, что именно видела ее дочь, и руки у нее опустились. – Валли мне ничего не сказала об этом, даже ни разу не намекнула, – произнесла она, качая головой.
– Что сделано – то сделано, – коротко отрезал муж. – Вот почему мне пришлось уволить гувернантку. Кроме того, как французская гражданка, она все равно теперь не имела бы права оставаться в нашем доме. Ведь мы с Францией находимся в состоянии войны.
Вошел Микеле, шофер, который исполнял также обязанности мажордома на вилле.
– Ужин готов, – объявил он. – Прикажете подавать?
– Подавайте, – ответила Эстер, расстроенная плохими известиями, которые лавиной обрушились на нее с возвращением мужа: потеря мадемуазель, любовные безумства золовки, недопустимое поведение Валли и в довершение всего объявление войны.
– Позаботься, чтобы дети вели себя, как положено, – распорядился Эдисон, обращаясь к слуге, и помог жене подняться.
«Сегодня же вечером я должна поговорить с Валли начистоту», – решила Эстер, выходя из гостиной.
В этот момент зазвонил телефон. Эстер, которая проходила мимо аппарата, стоявшего на столике у двери, подняла трубку.
– Ответьте Милану, – услышала она голос телефонистки.
– Алло? – сказала Эстер, но связь тут же прервалась: позвонивший не захотел говорить.
– Там повесили трубку, – обратилась она к мужу.
– Наверное, неполадки на линии. Перезвонят попозже, – ответил Эдисон, испытывая некоторое замешательство.
Когда ужин подходил к концу, телефон зазвонил снова. Микеле вошел в столовую и сказал Эдисону, что спрашивают его.
– Кто это? – поинтересовалась Эстер, в то время как муж торопливо вставал из-за стола.
– Кто-то, кто не захотел назвать свое имя, – ответил шофер.
Эдисон Монтальдо посмотрел на жену.
– Хочешь, возьми трубку вместо меня, – с вызовом произнес он. – Тогда узнаешь все, что тебя интересует.