Он ухмыльнулся, и в щели его растянувшейся пасти показались почерневшие зубы.
– На колени, – сказал он мне.
И я опустился на колени. Они с жутковатым звоном ударились о пол из призрачной кости. Это была поза не воина, приносящего клятву службы, а раба перед господином. Я ощутил ошеломление братьев, но это было просто ничто в сравнении с моим собственным.
Эзекиль, – попытался предупредить я, однако мой беззвучный голос был сдавлен и задушен, как если бы военачальник держал меня руками за горло. Я попробовал подняться, но обнаружил, что меня парализовали спазмы мышц, а легкие перехватило так, что они едва могли сделать вдох.
Даравек приблизился ко мне. С его горящих крыльев падали пепельные перья, разлагающуюся голову окружал призрачный ореол величия.
– Извинись за эту неуместную выходку, – велел он с бесконечным терпением в голосе.
Я вырежу твое сердце из…
– Прости меня, – произнес я. Мой рот пришел в движение. Слова хлынули наружу.
– Простить тебя за что? – в уголке рта Даравека надулся и лопнул пузырь темной жижи. Я попытался встать. Вместо этого моя гортань извергла еще более тихие и спокойные слова покорности:
– Прости меня за эту неуместную выходку.
– Славно, – он облизнул зубы, демонстративно смакуя маслянистую слюну, висевшую между клыков. – Хайон, я гадал, скрываешь ли ты правду от братьев из страха, что они могут убить тебя за нее. Но теперь я вижу в твоих глазах незнание и понимаю, что ты ничего не скрываешь. Ты просто не помнишь Дрол Хейр.
Я ничего не мог поделать с отвратительной глумливостью его голоса.
– Там нечего помнить, – ответил я, безуспешно пытаясь подняться с колен. – Такая же битва, как и остальные.
Поверх его ухмылки проступила липкая пена ядовитой слизи, и он произнес слова, годами раздражавшие меня – слова, которые я слышал более сотни раз:
– Искандар Хайон умер при Дрол Хейр.
Этот глупый слух. Всего лишь очередная ложь в устах тех, кто так часто путешествовал между группировками по ненадежным ветрам нашего адского прибежища.
Какой бы властью надо мной они ни обладал, в тот момент она ослабла достаточно, чтобы я смог заговорить:
– Ты глупец, – сказал я ему.
– Я знаю, что ты умер, Хайон, – заверил меня Даравек. – Это я вспорол тебе горло.
Атака на мой разум произошла без предупреждения. Это было слишком фрагментарно для воспоминания, однако слишком ярко для психической имплантации. На меня обрушились образы и сцены, напрочь лишенные сколько-либо явной упорядоченности, а на их фоне – странное чувство медленно забрезжившего осознания.
Бег по колено в грязном, шипящем снегу Дрол Хейр. Белая шуга испещрена брызгами крови.
(кровь моя кровь это моя кровь)
Наполовину погребенные в снегу тела, заиндевевшие от мороза в тот же миг, как упали. Алхимический туман настолько густой, что напоминает утреннюю мглу. Вопли воинов и мутантов, утопающих в ядовитом смоге.
(сделай что-нибудь колдун)
Отдача болтера. Удары десантных капсул, рубрикаторы Ашур-Кая присоединяются к моим, и земля сотрясается от их прибытия. Мой топор
(Саэрн секира из кузнечных горнов Фенриса)
врезается в ржавый полумесяц: топор Даравека.
(Искандар Хайон наконец-то мы встретились)
Стремительный порыв воздуха
(треск керамита)
и ощущение невесомости, удушья, глаза высосаны досуха, пальцы немеют от мороза, собственный череп кажется невыносимым бременем,
(ты мой, сын Магнуса)
давление, как телекинез, но не физическое – давление не на тело, а на саму душу. Земля не просто содрогается, а дребезжит, словно солнце заслонила тень железного бога.
(идут богомашины-титаны)
Пронзительный визг боевого горна, предупреждающего тех, кто внизу. Привкус озона от перегруженных, подвергающихся испытанию пустотных щитов. Яростный волчий вой. Сталь рвется под массой шерсти и бритвенно-острых клыков.
(Гира моя волчица моя смертоносная охотница отнята у меня уничтожена Гором Перерожденным)
Кровь всасывается. Кость покидает свое место. Мясо превращается в фарш.
(где Нефертари почему она не здесь это было до ее прихода в Ока до того как она стала моим орудием)
А затем, на пределе напора на чувства, жалкая милость освобождения.
(это сейчас)
(это тогда)
Слабость и свобода, как у марионетки с обрезанными веревками. Лязг керамита о призрачную кость.
Я поднял глаза на Даравека, здесь, на Тайал`шаре, и выдохнул воздух, отдававший на вкус старой кровью.
– Ты не можешь убить меня, – с омерзительной благожелательностью произнес он. – Ты мой, Хайон. Я вспорол тебе горло триста лет назад и вырвал из раны твою душу.
Ты лжешь, – я резанул его этими словами, будто ножом. ЛЖЕШЬ.
Он отвел их, не приложив ни малейшего усилия.
– Мне не нужно лгать, маленький раб. Подумай о том, что узнал сегодня. Подумай о том, кому на самом деле служишь.
Я заставил себя посмотреть на других легионеров возле Даравека. Это была правда? Души скольких из них были связаны таким же образом?
Даравек взмахнул топором.
– А теперь возвращайся к своему хозяину, убийца.
Вновь став хозяином собственному телу, я судорожно глотнул воздуха. Мышцы сводило, нервы работали с перебоями, но я поднялся на ноги, преодолевая красную пелену боли и изо всех сил стараясь показать, что меня не потрясло то, как непринужденно он дергал мое тело за ниточки.
Сперва я убрал меч в заплечные ножны. Затем воспламенил оскверненное знамя психическим огнем и сжег его в пепел за три удара сердца. А потом подобрал серый железный шлем Ульреха, перевернул его, чтобы вытряхнуть отсеченную голову на пол из призрачной кости, и забрал шлем с собой – трофей в память об этом моменте.
Однако мои сердца громко стучали. Во мне струился стыд, стыд и чувство поражения. Теперь мои неудачи были резко подчеркнуты. Думаю, что до тех пор мои доклады о безуспешных попытках убийств вызывали у Абаддона сомнения. Чтобы убедиться, ему потребовалось увидеть все собственными глазами.
Теперь мы знали, почему я провалился.
Никто из братьев никак не прокомментировал мои мольбы, когда я вернулся в строй. Телемахон отодвинулся от меня, словно покорность Даравеку была заразной.
Очень бегло осмотрев обрубок моей руки, Илиастер покрыл его замазкой для брони. Он был практичен, а потеря конечностей едва ли критична, когда речь идет о ранениях легионеров.