— Вы правильно сказали: должность, князь Владимир, — проговорил Бестужев медленным шипящим голосом. — А высокие должности, как правило, занимают не самые лучшие. А… самые умелые. Я — из таких. И поверьте: мои УМЕНИЯ простираются ОЧЕНЬ далеко.
— Хорошо, я понял, — наш разговор зашел в тупик. По-сути, граф так и не ответил ни на один вопрос, который меня интересовал. — Вы — главный маг страны… Так что вы делаете у меня в комнате, пробравшись сюда ночью, под покровом тайны?
— А никакой тайны нет, — он даже развёл руками, показывая: да, действительно. Никакой. — Я пришел принять вашу присягу на верность ордену Четырехлистника. Это моя святая обязанность, как магистра: принимать присягу у новых членов ордена. Как князю, я оказал вам любезность: не потащил на Лубянку, в резиденцию ордена. А пришел сам. Пользуясь тем, что всё равно был здесь, в Каховке, я подумал: так будет проще для всех. Без церемоний, без помпы… Приму, и всё.
— А с чего вы взяли, что я её дам?
Граф Бестужев сделал вид, что обескуражен. У него расширились зрачки, участилось дыхание, покраснел кончик носа…
Ах, какой актёр! Любо-дорого посмотреть. И всё же… Всё же было в его глазах что-то неуловимое. Глубоко, на самом дне.
— Помилуйте, молодой человек! Да я ведь не прошу у вас вашу жизнь. Только клятву верности. С вашим титулом, с вашим положением в обществе, вы просто ОБЯЗАНЫ состоять в ордене. Простая формальность: один росчерк пера — и я вас покину.
— Из-за формальности вы нацепили на меня наручники?
— Предосторожность, только и всего. Вы вспыльчивы, князь. В чём я уже успел убедиться. Ваш организм слишком остро реагирует. Разумеется, я сниму оковы, как только вы дадите слово…
Я рассмеялся. Что-то ему от меня нужно, нужно позарез. Поэтому Бестужев, забыв гордость и положение, и пробрался в мою спальню, как обычный домушник.
Решил, что застав врасплох, развести мальчишку будет легче лёгкого. И до сих пор так думает — иначе не сидел бы, развалившись, и не улыбался бы мне красивым женским ртом…
— Артефакт, — сказал я. — Кладенец Соболевых. Я могу ошибаться, но если я сделаюсь вашим сюзереном — или как там у вас это называется, — вы будете иметь право распоряжаться Кладенцом.
Это была догадка.
Губы графа вытянулись в ниточку, глаза сделались далёкими и холодными, как звёзды. Он выпрямился, упёрся длинной белой рукой себе в колено и посмотрел на меня, как на пустое место. Нет, даже не так: как на насекомое. Неприятное, кусачее — от которого лучше всего избавиться. Бестужев больше не притворялся.
— А ведь вы в моей власти, Володенька, — сказал он, окидывая меня неприязненным взглядом. — Я могу убить вас. И тогда не придётся торговаться: с вашей гибелью князь опять превратится в развалину, а я спокойно заберу Артефакт, чтобы присовокупить его к своей коллекции. Понимаете? Убить. В любой момент. Вот хоть прямо сейчас.
Он выхватил пистолет так быстро, что я этого не заметил. Ствол направлен мне в грудь, рука не дрожит — он прекрасно знает, как обращаться с огнестрельным оружием.
Всё. Ждать больше нельзя.
Щелчок — и большой палец выходит из сустава, я выдергиваю руку, прыгаю вперёд, навстречу Бестужеву, а впереди меня уже летит голубой шар…
ВЫСТРЕЛ.
Показалось, что меня толкнули в грудь концом твёрдой палки. Но боли не было. Зато по лицу Бестужева, как горячий суп из миски, расплёскивалась энергия…
Заваливаясь на спину, я успеваю увидеть, как граф прижимает руки к лицу, как отдирает от кожи голубое свечение — комкая его в ладонях, словно паутину.
С лицом его что-то творится, оно течёт. Кожа стала жидкой, один глаз съехал к носу, щека обвисла до плеча…
Магистр сбрасывает опасный голубой шарик на пол, вновь берёт пистолет и делает ещё два выстрела. Меня вновь словно тыкают палкой, я чувствую, как содрогается тело. А потом вижу, как появляется Белый Лотос. В руке её, затянутой в длинную шелковую перчатку, тоже пистолет, и она целится куда-то во тьму.
…А я уже бегу по горбатому мостику навстречу маленькой девочке. Её зелёное платье переливается в лучах солнца, круглое лицо, по-детски нежное и пухлое, улыбается мне, и в передних зубах — щербинка, которая делает улыбку неизмеримо милой…
Очнулся от боли. От дикой, невыносимой, выкручивающей внутренности боли. Я видел перед собой, очень близко, бледную щеку, и маленькое розовое ухо, и завиток чёрных волос… Белый Лотос на меня не смотрела. Она что-то делала там, у моей развороченной груди, и от этого становилось ещё больнее.