— ВСТАВАЙ, ВСТАВАЙ, ВСТАВАЙ…
И я повинуюсь этому беззвучному шепоту, как набат, стучащему в моей голове. Ему нельзя не повиноваться. Он словно бы верёвками опутывает моё тело, и выдёргивает его из-под потной и скользкой туши.
А дальше моя рука с зажатым в ней танто действует самостоятельно.
Она поднимается… И опускается, целя в спину Сётоку, точно под лопатку. Но в последний миг, когда — я это почувствовал — остриё должно пронзить его большое сердце, кисть руки отклоняет лезвие, и оно проходит вскользь, оставляя глубокий, но почти неопасный разрез.
В тот момент, когда я вытаскиваю танто, туша Сётоку содрогается. Он пытается подняться, привстаёт на руках… И с грохотом обрушивается на пол.
Из отверстия в спине, совсем небольшого, не шире трёх сантиметров, выползает чёрная струйка крови.
Миг я стою над ним, слушая, как бьётся в груди собственное сердце, а потом делаю шаг назад. Обвожу взглядом толпу…
Хатамото стоят неподвижно. Мне кажется, взгляды гвардейцев прикованы к телу поверженного господина. Но за деревянными масками шлемов не видно, куда они смотрят на самом деле.
Остальные глядят только на меня. Чиновники, слуги, охранники в чёрной форме — все они таращатся на меня во все глаза. И читается в них… Восхищение? Нет. Освобождение. И недоверие: не будет ли этот ещё хуже того, другого?..
— Чистая победа!
На дохё поднимается хранитель Окигава. Старик устал. Его поддерживают двое чиновников помоложе, в синих халатах и с белыми шариками на круглых, как таблетки, шапках.
В руках господин Окигава держит небольшой жезл с пушистым навершьем из конского волоса.
— Победитель награждается почётной мухобойкой и яблоком! — провозглашает хранитель, и неожиданно шлёпает меня по плечу своим жезлом. А потом с поклоном протягивает на ладонях шарообразный предмет, отдалённо похожий на яблоко. Только выполнен он из драгоценного нефрита, прозрачного, как слеза, во всех подробностях: в сердцевине даже видны тёмные каплевидные косточки…
Один из младших чиновников почтительно отпускает локоть хранителя, и разворачивает длинный свиток. А потом громко объявляет:
— Победителем в Испытании Крови становится принц Антоку! Теперь он может заявить право на Нефритовый престол.
— НЕ БЫВАТЬ ЭТОМУ! — крик несётся откуда-то сбоку, с той стороны, где лежит поверженный принц.
Я вижу краем глаза, как к нему бегут слуги с носилками, но он уже поднимается сам. В руках принц сжимает какой-то предмет. Это не оружие, на вид предмет совершенно безобиден. Что-то маленькое, похожее на бархатный мешочек.
Я чувствую, как от этого мешочка начинает распространяться чёрная, почти ощутимая волна, и забыв все предостережения Любавы, инстинктивно тянусь к Эфиру.
Тушу Сётоку, вместе с мешочком, и не успевшей никого задеть волной, накрывает прозрачный купол силового поля.
Чёрный дым всасывается в стенки купола, и через минуту тот становится прозрачным, демонстрируя принца, живого, сидящего на полу, и впечатывающего свои пудовые кулаки в дохё — за неимением другого противника.
Сётоку в бешенстве. По толстым щекам его текут злые бессильные слёзы.
…Амулет, — раздавался шепот со всех сторон. — Он использовал амулет с Осколком…
Я удивлённо смотрю на принца. Как настоящий Фудзивара, он должен быть сэнсэем, адептом одной из таттв. Зачем ему понадобилось прятать в складках пояса амулет? Обычно ими пользуются лишь простецы…
И тут паззл сложился.
Так вот почему он выступал против магии! Ратовал за наращивание военной мощи, за ликвидацию Артефактов…
Принц Сётоку был простецом.
Эфир ему не подчинялся. Эта ущербность тщательно скрывалась, никто в целом мире не знал, что он — не сэнсэй. Вероятно, принц всегда носил при себе один или даже несколько Осколков — их аура сбивала с толку других сэнсэев, не позволяя уличить его во лжи.
И он мог и дальше дурить народ, если бы не поединок. Не бешенство, не чувство непомерной гордыни — он хотел сокрушить меня во что бы то ни стало, даже нечестным методом, даже после того, как бой официально завершился.
Вероятно, именно по этой причине Сётоку и превратился в садиста: ощущая свою ущербность, он полюбил причинять боль другим.
Мне стало его жаль. Родиться первым, иметь все привилегии, всё, что захочется — кроме того, что действительно нужно… Вот почему он ненавидел своего брата, Константина: тот был сэнсэем.
Махнув рукой, я убрал поле.
Тайна выплыла на поверхность. Тиран больше никому не страшен.
Как только Сётоку понял, что силовое поле исчезло, он поднялся на ноги и коротко рявкнул:
— Хатамото! Убить всех, кто находится в зале.