«Я в подробности ее не посвящал, не хотел пугать понапрасну. Она знает, что мы должны прилететь, но не знает, когда и куда».
Отель оказался сверхшикарный — сплошной мрамор, стекло и зеркала. В зеркалах отражаются нарядные дамы в длинных меховых шубах и я в своей новой прикольной дубленке. Дубленка — отпад: замша светлая-светлая, а воротник и отвороты из шикарного коричневого меха. Я как глянула на себя во все эти зеркала, глазам своим не поверила — неужели это я?
Юджин усадил меня в кресло и помчался к конторке организовывать нам подходящий номер. Он так долго топтался там, обсуждая что-то с седым господином в черном пиджаке, что я от нечего делать завела дружбу с лежащим рядом пятнистым догом, который сходу в меня влюбился и стал облизывать мне лицо и руки длинным лиловым языком. Когда Юджин вернулся с ключом в руке и повел меня к лифту, дог громко зарыдал и попытался пойти за нами. Его хозяйка, древняя старуха в фиолетовой шляпе, его, конечно, с нами не пустила, а Юджин засмеялся:
«Что, уже успела обольстить бедного пса?».
Все стены в лифте были зеркальные и во всех отражалась я в своей офигенной светлой дубленке — это было зрелище! Мы вывалились из лифта на каком-то бесконечном этаже и пошли по пушистому красному ковру, а высокий негр покатил за нами тележку с чемоданами, — хоть зеркал в коридоре не было, но я думаю, это тоже было зрелище.
Наконец, мы вошли в номер — ничего особенного, не то, что наша квартирка в Чотокве, но тоже не хило: двуспальная кровать, зеркало, двуспальная кровать в зеркале, зеркальная дверь стенного шкафа, такая же дверь в ванную, чернильно-синее окно, отраженная в нем кровать, два кресла, два ночных столика и между ними одна двуспальная кровать с бархатистым покрывалом пурпурного цвета. Я грохнулась на кровать и спросила:
«Мы что — будем спать в одной кровати?».
«Не волнуйся, дорогая. Я попросил у них добавочную раскладушку. Но у них пока нет».
Я уставилась на него, не веря своим ушам:
«Ты что, с ума сошел, дорогой? Когда дорогая мама узнает, она с тобой, дорогим, разведется, а меня, дорогую, задушит».
Он притворился, что не понимает, в чем дело, и сел рядом со мной:
«Послушай, в чисто практическом смысле я твой отец. И очень к тебе привязан. Боюсь, что в тех обстоятельствах, в каких мы оказались, нам придется пока спать в одной комнате».
«И в одной кровати?» — уточнила я и направилась в ванную, но перепутала двери и вошла в зеркальный стенной шкаф. Ванную я все-таки нашла и даже помыла руки — там в розовой вазочке подавали очень миленькую мыльную розочку. А когда вышла к Юджину, сразу прервала его телячьи нежности, заявив, что пора жрать. Он поморщился от моей грубости, но стерпел и мы опять покатились вниз в зеркальном лифте. Мне показалось, что он смотрел на мое отражение в зеркале, облизываясь, как тот пятнистый дог с лиловым языком.
Ужин был как ужин, ничего особенного, но стоил он целое состояние — Юджин платил карточкой, но я заметила что число в счете было трехзначное.
«Скажи, дорогой, одобрила бы дорогая мама такое дорогое расточительство?» — поддразнила я его, с трудом доедая огромный кусок вишневого торта.
«Что ты сегодня заладила этих дорогих, Светка?»
«Ты первый начал, когда назвал меня дорогая».
«Да я не всерьез, просто так ляпнул, — вспомнил одну книжку, которую еще ты не читала».
Не знаю, что на меня нашло:
«Это какую книжку? Уж не однобокую ли Лолиту?».
В этот момент на лицо Юджина стоило посмотреть — вот это было зрелище! Зрелище всего на один миг, — он тут же овладел собой и захохотал, по-моему, притворно:
«Какая Лолита? Однобокая? Откуда ты ее выкопала?».
Я могла бы сказать, откуда — от Габи или от библиотекарши, но тогда получилось бы скучно:
«В воздухе носится, в воздухе!» — пропела я и поплыла к лифту. Или, может, мне показалось, что поплыла, потому что ноги у меня подкосились и я бы шлепнулась на сверкающий ресторанный паркет, если бы Юджин не поймал меня в последнюю минуту.
«Иди-ка скорей спать, однобокая. Я надеюсь, за это время нам принесли раскладушку».
Никакой раскладушки нам, конечно, не принесли, и мне почему-то показалось спросонья, что Юджина это не очень удивило. Во всяком случае, не слишком огорчило. Что-то в нем было такое, что напомнило мне Илана в тот день в парке. Я села на край кровати и поманила его пальцем:
«Наклонись, я тебе расскажу одну страшную тайну. Только пообещай, что ты маме ни слова…».
Но он не захотел меня слушать:
«Завтра расскажешь, а сейчас ложись. Я выйду, а ты раздевайся. Даю тебе десять минут».