«— Изложите, пожалуйста, подробно, как это произошло, что покойный предложил вашей жене читать его стихи на литературных вечерах.
Куда копаешь, вельможный пане? Дело хочешь на меня сшить? Так выкуси — хрен накопаешь!
— Почему вы меня об этом спрашиваете? Ее и спросите.
— Потому что это произошло в вашем присутствии.
И тронул пальцем исписанные листы, лежащие перед ним на столе. Вот оно что — Ритуля! Недаром ведь по пути сюда мелькнула перед глазами тень в коротких сиреневых штанишках, но тут же шарахнулась прочь и затерялась в толпе. Он даже подумал было, что просто померещилось сходство в стремительном цокоте копытец — с чего бы ей от него прятаться? А выходит, было с чего!
— Значит, вы уже знаете, что в моем присутствии. Чего же вам еще надо?
— Вы бы со мной поменьше пререкались — я веду следствие по делу об убийстве.
— Какое отношение к убийству имеет чтение стихов на литературных вечерах?.
— Именно это я и пытаюсь выяснить.
— Вы хотите сказать, будто я убил Перезвонова за то, что моя жена читала его стихи? Спасибо, что вы не обвиняете меня в убийстве поэта Пушкина — его стихи она тоже читала, причем гораздо чаще.
Узко прорезанные глаза на миг оторвались от замысловатых загогулин. Рука написала еще несколько закорючек, глаза перечитали написанное:
— Говорите, она читала стихи поэта Фошкина, которого тоже убили? Мы поговорим об этом позже, я что-то не слышал о его деле. А пока расскажите, как получилось, что поэт Пересво- (запнулся, напрягся и выдохнул) — сво-нов именно вашей жене предложил читать его стихи, если до того он не был с ней знаком.
И опять коснулся пальцами исписанных листов — дескать, не упирайтесь понапрасну, нам все равно уже все известно. Пришлось смириться:
— Он пришел поздно, все устали ждать и не слышали звонка. Ну, а моя жена услышала и открыла дверь.
— И что случилось, когда она ему открыла?
Что случилось? Габи стояла в дверном проеме, правой рукой отбрасывая волосы со лба, а мохнатая голова Перезвонова болталась в воздухе на уровне ее живота. Живот у нее когда-то был классный, да, впрочем и сейчас сохранился неплохо. А Ритуля до него сидела на этом самом стуле для свидетелей — он, слава Богу, пока еще только свидетель, а не обвиняемый, — закинув ногу за ногу, чтобы показать товар лицом. Тьфу ты, совсем зарапортовался — при чем тут лицо? Ритуля показывала товар коленками. И напрасно, коленки у нее недостаточно круглые. Показывала и давала показания, перекатывая во рту сладостные подробности своей вечеринки. Что же он, бедный, мог к этому добавить?
— Почему поэт упал перед ней на колени?
Небось, и ты бы упал, пся крев, если бы ее тогда увидел! Да и сегодня она была на уровне, когда ты ее допрашивал — правое бедро открыто до трусиков в длинной прорези кремовой юбки и смуглый проем между сиськами в низком вырезе блузки. Я утром наблюдал, как она прихорашивалась перед зеркалом, создавала образ, чтобы тебя охмурить. Интересно, охмурила или нет?
— Что вы от меня, собственно, хотите услышать? Что моя жена неотразима?».
Тут Габи заметила, что проехала нужную остановку. Она торопливо затолкала рукопись в сумку, которая, как назло, не закрылась, и выскочила из автобуса, когда тот уже отъезжал. Нога подвернулась и Габи с трудом удержалась, чтобы не грохнуться на колени, в результате чего листки выпали из сумки и закружились над грязной мостовой, ускользая прямо под колеса плотно катящих мимо автомобилей. Габи погналась за ними с риском для жизни, однако поймать удалось только два — первый, уже прочитанный, и последний, смятый, но нечитанный. Она старательно разгладила его, когда добралась до следующего автобуса, подвозившего ее прямо к дому. То, что было там написано, потрясло ее до глубины души.
«— Но это все проза, а где же стихи?
Не спеши, ясновельможный пане, дай вспомнить. Сперва за столом воцарилась торжественная тишина, неловкая, даже неприличная, — все ждали, что скажет знаменитый поэт, которого слишком долго ждали на голодный желудок. А он молчал. Откинулся на спинку стула, перебирал пальцы Габи и молчал.
Первой не выдержала Габи — ее всегда мучило напряженное молчание за столом, она чувствовала себя виноватой. Она глубоко вдохнула воздух и без предупреждения стала читать стихи Перезвонова — подумать только, она, оказывается, знала их наизусть!
Читала она хорошо — чувственно, но мягко, без пережима. При звуке ее голоса, озвучивавшего его заветные слова, именитый гость так сомлел, что даже протрезвел. Это поняли все сидящие за столом страховые агенты, зубные врачи, и профессора математической лингвистики, это поняли их пустоголовые жены, но как можно было объяснить это представителю славной израильской полиции, никогда не слышавшему об об обстоятельствах убийства поэта Фошкина?».