— Неужели Неверов? — поразилась Кудряшова. — Ему-то что за нужда пачкаться?!
— Думаю, исключительно из ревности.
— Как так, ревности? К кому?
— К им, — указал на меня глазами полицейский. — Он, доктор, тоже, видать, имел на вас виды. Простите за солдатскую прямоту.
— На меня? Почему? — смутилась и покраснела Катя. — Я, кажется, Василию Егоровичу никаких авансов не делала. Да и молод он для меня!
— Видимо, вашим состоянием весьма интересуется, — окончательно раздавил доктора ротмистр. — Как он человек небогатый, то и хочет женитьбой поправить дела-с.
— Фу, какая пошлость! — возмутилась хозяйка. — Он такой молодой, и какие мелочные расчеты!
— Не такие уж и мелочные, если принять в учет ваше состояние, — не согласился ротмистр.
— Впрочем, бог с ним, пусть это будет на его совести. Борис Николаевич, отужинаете с нами?
— Сочту за честь, — вежливо согласился названый гость.
— Тогда я пойду, распоряжусь, — сказала хозяйка и вышла из гостиной.
Мы остались с полицейским с глазу на глаз. Он еще дичился и смотрел на меня искоса. Наконец не выдержал молчания и спросил:
— А правда, милостивый государь, что вы императора Павла Петровича видели?
— Видел, и даже разговаривать довелось, — ответил я.
— И как они-с? Впечатлили-с?
— Честно говоря, нет. Маленький, дерганый и очень французской революции боялся.
— Как же такое может быть, коли они помазанники божьи, то должны и соответствовать! Государь должен за Россию перед Всевышним отвечать!
После недавно пережитого шока было необыкновенно интересно слушать рассуждения ротмистра о божественной сущности власти. Выручила меня Марьяна, принесла на подносе большой стакан водки и закускy. Борис Николаевич опять смущенно кашлянул в кулак, не поморщившись, засосал напиток и деликатно закусил маленьким кусочком хлеба с икоркой.
Катя не возвращалась, и я спросил у горничной, где она.
— Катерина Дмитриевна просила извиниться, они занемогли головой.
— У дам-с очень тонкая натура, — пояснил мне полицейский, — они чуть что, так сразу в слезы. Моя супруга, на что женщина полная, видная, а такую деликатность в натуре имеют, страх!
— Ваше благородие, еще водку пить будете? — не очень вежливо спросила ротмистра Марьяша.
Тот подумал, вероятно, взвешивая все за и против, после чего пришел к однозначному выводу:
— Пожалуй, что и выпью. У Екатерины Дмитриевны водка очень мягкого качества, — пояснил он мне, — так сама в горло и льется.
Марьяша пошла за следующим стаканом, а ротмистр обратил ко мне недоуменный взор.
— А вы почему не пьете?
— Не могу, у меня сегодня еще много дел. Нужно быть трезвым, — довольно двусмысленно ответил я.
— Ежели вы лыжи навострить собрались, — добродушно предупредил полицейский, — то напрасно. У вашего дома засада выставлена. Все равно далеко не уйдете.
— Зачем же засада, куда мне отсюда бежать?
— Для порядка-с. Мало ли что, а начальство потом с кого спросит? С меня!
— Большая засада-то? — поинтересовался я.
— Это военная тайна, — строго сказал ротмистр. — Однако, как я вижу, вы человек с понятием и тверезый, могу открыться. На большую засаду у нас нижних чинов мало. Поставил на концах улицы по околоточному,
— Всего два человека, — удивился я. — Не мало ли?
Ответить ротмистр не успел, вернулась Марьяша со следующей порцией водки. Борис Николаевич благоговейно принял тонкий сосуд в свою большую руку, крякнул, поднял глаза к потолку и опрокинул его в широкий рот. После чего докушал кусочек хлеба и заторопился.
— Позвольте на сим откланяться. Супруга меня дожидается. Они, как я вам уже докладывал, хоть и полны-с телом, однако, очень деликатного суждения. Чуть что, так сразу в слезы.
Борис Николаевич встал, перекрестился на красный угол и принял от горничной фуражку.
— Так мы вас прямо с утра и ждем-с, — сказал он мне ласково, однако, и руки не подал, и козырять не стал, только слегка поклонился и, твердо ступая тяжелыми сапогами, вышел из гостиной.
Когда полицейский исчез, я тут же пошел в спальню. Однако, Катя не лежала, как я думал, с головной болью, а спешно переодевалась в дорожное платье.
— Ты куда это собираешься? — удивленно спросил я.
— Мы немедленно уезжаем, — ответила она.
— Что значит «мы»? Тебе-то зачем ехать?
— Я не отпущу тебя одного. Хватит с меня сумасшедших женщин с пистолетами и полиции. Я бегу с тобой!
— Катя, но ведь это опасно!
Женщина пристально посмотрела на меня, усмехнулась краешками губ.
— Я не хочу, чтобы тебя спасали другие женщины.
— О чем ты говоришь, какие еще женщины?!
— Найдутся, какие, — не очень связно ответила она, не прерывая сборов. — Я тебя одного не отпущу.
— Есть женщины в русских селеньях! — процитировал я Некрасова.
— Возьми с собой одежду Ивана Ивановича, ту, что ты носил. Может пригодиться, — распорядилась она. — Я чорез четверть часа буду готова.
— Совсем необязательно торопиться, — умерил я ее пыл. — Дом с двух сторон стерегут околоточные. Сначала нужно разобраться с ними, а то поднимут шум.
— Вот напасть какая! — рассердилась Катя. Потом громко позвала: — Марьяша, иди сюда!
Та, как будто специально ждала у дверей, тотчас вошла в комнату.
— Там на улице какие-то околоточные следят за домом, сможешь заманить их в дом и напоить?
— Это кто же такие? — поинтересовалась Марьяна. — Никак Филимонов с Охряменкой? Так их и заманивать не нужно, они около заднего крыльца в кустах сидят, ждут, когда на кухню позовут.
— Это их приставили за нами следить? — сердито спросила Кудряшова.
— Их, голубчиков. Только вы, Катерина Дмитриевна, не опасайтесь. Я с ними быстро управлюсь. Скоро сами будут такими пьяными, что их самих можно будет украсть.
Девушка ушла, мы же остались завершать сборы.
— Тебе не страшно, — спросил я, — бросаться в такую авантюру?
— Мне страшнее оставаться в Троицке, толстеть и ждать старости.
— Мне не хочется втягивать тебя в неприятности, но, возможно, ты и права. Жить здесь молодой женщине противопоказано.
— Куда мы поедем?
— Сначала, — я задумался, какой выбрать маршрут бегства, — поедем на восток, потом повернем на Москву.
— А зачем делать такой большой крюк? — удивилась она.
— Чтобы нас не поймали. Искать-то станут именно в том направлении, а мы поедем в другую строну.
— Очень нужно, — возразила Катя. — Борис Николаевич меня искать не осмелится.
— Почему?
— Ему супруга не позволит. Она ротмистра ко всем женщинам ревнует, особенно ко мне.
— Зачем ему самому нас ловить, он пошлет телеграмму в губернию, нас там и без него арестуют.
— Не пошлет, — подумав, уверенно сказала Катя — И жена не разрешит, да и некому посылать. Телеграфа у нас здесь еще нет, а есть он только в городе*** да и то, слышно, тамошний телеграфист второй месяц в запое, может, и помер уже от пьянства.
Во время этого разговора я понял, что мой побег с самого начала стал развиваться не по классическим законам жанра. Получался он какой-то очень уж ненатуральный. Вместо того, чтобы перелезть через крепостную стену и, отстреливаясь от многочисленных преследователей, броситься в быстрые, мутные воды какого-нибудь местного Терека, беглецы, вернее, беглянка принялась обстоятельно собирать в дорогу багаж. Оказалось, что налегке скрыться от преследователей совершенно невозможно, и для настоящего бегства нужно очень много нарядов и припасов.
Поэтому, пока тайная полицейская засада под надзором стряпухи пила на кухне водку, Екатерина Дмитриевна в четыре руки с Марьяшей укладывали в дорожные сундуки самое необходимое, без чего несчастным беглецам было совершенно невозможно обойтись. Естественно, что в одном дорожном костюме, без нескольких вечерних туалетов побег был совершенно немыслим. Кроме того, нужно было позаботиться об одежде, в которой не стыдно ходить днем, пить утренний кофе, и в конце концов, лечь спать.