— Какая там пушка, не пушка, а одно название, — откликнулся я. — Вот в московском Кремле Царь-пушка, это да! А у нас и в четверть от нее не будет. Иван Тимофеевич, а что за гости к магистру приехали?
— Вам надо, сами у него и спросите! — ответил он, скрываясь за воротами.
Глава 15
— Лексей Григорьич, об чем разговор-то был? — спросил, вернувшись, Ефим.
— Говорит, что хозяйка за него замуж вышла.
— Правда, что ли?
— Похоже, что правда, — невесело ответил я.
— А Марья как?
— Про нее разговор не заходил. Ты не думай, что я о ней забыл, но чем меньше проявляешь интереса, меньше торга будет.
— Оно-то, может, и так, только не по нраву мне все это. Да и барин какой-то худой, и вчерашний не лучше. Кабы чего плохого бабам не сделали.
— А мы их попробуем сегодня выручить.
— Как так?
— Ты вчера не побоялся к ним во двор пойти? Сегодня опять пойдем?
— Почему не сходить, сходить можно, был бы толк.
Все последнее время я только и думал о том, как нашими малыми силами справиться с превосходящим по всем статьям противником. Понятно, что прямое нападение исключалось полностью. Нас в лучшем случае просто перебьют, в худшем изловят и замучают. Нужно было искать иные пути. Пришлось вспоминать историю партизанских войн и пробовать приспособить богатый опыт человечества по взаимному истреблению. Однако, никаких полезных идей отечественные войны не подсказали — у нас были совершенно другие условия и цели. Современный терроризм, вроде палестинского или чеченского, был для меня неприемлем, как говорится, по определению. По моему мнению, он подл по сути. Притом, что от него в первую очередь страдают совершенно непричастные люди. Нужно было искать совсем другой подход к проблеме.
Я бродил по двору, осматривал наши заготовки на случай ночного нападения и неожиданно наткнулся на «свежее» решение. Самое удивительное, что подсказку мне дал сам магистр с его нетрадиционными методами обогащения. Точно таким же способом пополнения партийной кассы пользовались и большевики. Один из них состоял в женитьбе молодых революционеров на богатых пожилых женщинах с последующей экспроприацией их состояния для нужд партии. Говорят, что такой метод поддерживал сам Владимир Ильич.
Вторым способом были налеты или, как их называли сами революционеры: «эксы», или, говоря попросту, грабеж. Самым громким и прославленным «эксом» было нападение в Тифлисе на карету, перевозившую в банк большую сумму денег. Осуществил его легендарный террорист Симон Тер-Петросян по кличке Камо, вероятно, при деятельном участии будущего отца народов, товарища Сталина. Вопрос с экспроприацией решили большевистским путем, просто и эффективно: забросали улицу, по которой ехала карета с деньгами, бомбами. Пока оставшиеся в живых свидетели с ужасом смотрели на груды кровавых тел, разорванных взрывами казаков конвоя и случайных прохожих, деньги изъяли и увезли. Погибло тогда всего-ничего пятьдесят человек. Главное новаторство революционного метода было в том, что оставшиеся в живых свидетели пребывали в шоке и не смогли ничего заметить и запомнить.
— Михаил, — обратился я к подошедшему уряднику, — ты говорил, что сможешь достать порох?
— А много нужно?
— Пуд, лучше два.
— Сколько? — удивленно переспросил полицейский. — Зачем нам столько?
— Взорвем в имении казарму и, пока там разберутся, что к чему, освободим наших пленниц.
— Как можно, ведь там погибнут люди!
— Тогда придумай другой способ, как нам впятером справится с сорока вооруженными гайдуками.
Урядник задумался, потом просветлел лицом и предложил:
— А что если нам туда поехать и их усовестить?!
— Что? — только и смог сказать я. — Усовестить бандитов?
— А что, они разве не православные? Чай, не захотят гореть в геенне огненной!
— Ты это серьезно говоришь? — на всякий случай спросил я, хотя было ясно и так, парень не думает шутить. — А снова сесть на цепь не хочешь?
— Так меня ж, Лексей Григорьич, заарестовали по ошибке, когда б узнали, что я урядник — отпустили б.
— Так, может, тебе туда одному поехать и уговорить магистра и его янычар покаяться? Пусть попросят прощенье у всех обиженных, вернут награбленное.
— Можно и поехать, — ответил он. — Может быть, у них совесть и проснется.
— Ребята, простите, но вы все здесь какие-то блаженные. Одни ни с того, ни с сего в стельку напиваются, другие к совести взывают! Да идите вы все!
— Ладно, поеду за порохом, только мне его задарма столько не дадут, — неожиданно сказал урядник.
— На тебе деньги. А о совести при мне больше не поминай! У таких людей, как магистр и Моргун, которого ты недавно видел, совести нет и никогда не было. Для них совесть — это собственное благо.
— Чего у них? — переспросил урядник.
— Ничего, это я так, про себя.
Я дал Михаилу деньги и проинструктировал, как не попасть в лапы к гайдукам. Он оседлал последнего оставшегося трофейного коня и поехал в город кружной дорогой, в объезд имения
Я же навестил Александра Егорыча и штабс-капитана, которые только-только начали подавать признаки жизни и завалился спать.
Нужно было как-то совладать с разгулявшимися нервами. «Измена», если это можно так назвать поступок Кудряшовой, окончательно выбила меня из колеи. Не то, чтобы я так сильно был в нее влюблен, но оказаться предпочтенным такому уроду, как Моргун, думаю, никакому нормальному человеку не понравится. К тому же, урядник был в чем-то прав, взрывать людей, даже виноватых, будет не самым лучшим поступком моей жизни. Все это еще усугублялось неясной ситуацией с Катей. Если она и правда влюбилась, то мое вмешательство в ее жизнь, да еще такое кровавое, будет ничем не оправдано. Короче говоря, все как-то так сошлось, что наспех оценить то, что я за последнее время делал правильно, что — плохо, не получалось. Чтобы почувствовать свою моральную правоту, мне нужно было иметь уверенность в подлости противника. Одно дело — защищаться, тогда для противоборства все способы хороши, и совсем другое дело — самому нападать, как о таких случаях говорится в Уголовном кодексе, с превышением необходимой самообороны. Именно масштабы такого превышения меня почему-то волновали в тот момент больше всего.
Разбудил меня парикмахер Степаницкий. Я услышал, как кто-то вошел в горницу, и мгновенно проснулся
— Ради бога, уберите от меня ваш страшный пистолет! — попросил меня знакомый голос с характерным акцентом.
Я опомнился и снова засунул оружие под подушку.
— Это вы, Михаил Семенович? Какими судьбами?
— Вы можете думать, что хотите, но меня замучила совесть, — ответил он, вплотную подходя к моему жесткому ложу.
— Вы знаете, меня тоже, — мрачно сказал я.
Дневной сон меня совсем не освежил, и настроение было еще более подавленное, чем раньше. Степаницкий сочувственно пожевал губами и неожиданно промокнул глаза кончиками пальцев.
— Что такое, вы плачете? — удивленно спросил я
— Так, знаете ли, совсем немножко. Ведь он был совсем мальчик, и мальчик хороший, — ответил он и стер слезы с морщинистых щек
— О ком вы говорите? — растеряно спросил я, начиная понимать, что произошло что-то очень плохое.
— О ком я говорю? Я говорю о своем тезке.
— Михаил Семенович, я не понимаю ваших загадок, что случилось?
— Они привезли его и бросили на паперти у церкви, так же, как сделали с моей бедной девочкой. Только он был уже мертвый.
— Кто привез, кого бросили? — сердито сказал я, начиная терять терпение — Вы можете говорить яснее?!
— Кого? Нашего урядника Мишу Суханова. Они бросили его прямо на паперти и сказали, что так будет со всяким, кто станет совать нос в чужие дела!
— Урядника? Мишу? — закричал я, вскакивая на ноги. — Когда? Ведь он совсем недавно поехал в город.
Парикмахер мне не ответил и забормотал, покачиваясь на месте:
— Когда я это увидел, то сказал себе, Мойша, ты не молодой человек, а Миша был совсем молодой человек, и тебе должно быть стыдно, что старики живут, а молодые умирают. Тогда я оседлал свою клячу и поехал сюда