Я не мог представить отца сражающимся на баррикадах! В свете его убогой мелочной жизни железнодорожного служащего это, видимо, был бунт, неосознанный рефлекторный протест против бесцельного и бессмысленного существования. Красные нашли отца в удобное время, накололи его, как и многих других, словно глупых бабочек, на свою большую схему анархистской борьбы с целью разрушения Германии.
Глупцы, чего они надеялись добиться!
В то время в рейхе царили полный хаос и дезорганизация. Коричневорубашечники, или СА, представляли собой единственный элемент стабильности, на который мы, немцы, могли опереться. Что касается красных, то они свое отжили.
Беспорядок, несправедливость, нищета, распад личности и всей страны, ложь и коррупция… Вот что они принесли нам.
В 1923 году немцы были вполне готовы довериться режиму, который теперь, когда война закончилась, даст им отнюдь не счастье – надеяться на это было нереально, – но просто гарантии мира и безопасности на будущее.
Вместо этого люди, которые не толковали ни о чем другом, кроме как о равенстве, которые буквально задыхались от своих безрассудных воплей и лозунгов о братстве и социализме, не думали ни о чем другом, кроме как набить свои карманы за счет общества, – как они поступали тогда, когда находились во власти в Баварии.
Народные массы были угнетены, унижены и презираемы еще более, чем при Гогенцоллернах.
Каждый здравомыслящий немец понимает, что евреи и коммунисты могли принести Германии только разрушение и упадок, а также неизбежную гибель нашего немецкого наследия.
Возможно, только дегенераты, обработанные идиотской пропагандой, могли счесть наше открытое выражение преданности фюреру как нечто противоречащее здравому смыслу. Фюрер вернул нам веру в великую Германию и лучшее будущее. Только глупцы могут удивляться нашей любви и доверию, нашей решимости следовать за фюрером и помогать ему быстрее переворачивать страницы нашей истории так, чтобы иметь возможность увидеть результаты при жизни нашего поколения…
Нет, я решительно не мог поверить, что мой отец был прав.
Он, видимо, ошибался. Но в некоторых, очень важных, вопросах ошибаться нельзя. Отец должен понести справедливое наказание за свою глупость и ошибки. Порой бывает трудно судить таким образом о людях, которые дали вам жизнь в этом мире, но я считаю, что при всех жизненных обстоятельствах триумф национал-социализма имеет решающее значение. Вполне логично поэтому, что все должно подчиняться его законам.
Через три дня отца арестовало гестапо (сокращение от Geheime Staatpolizei – государственная тайная полиция). Еще через месяц Генрих и Лена поженились. В соответствии с формальной процедурой мы получили копию официального уведомления об аресте отца, которая содержала краткий перечень главных обвинений против него:
«Начальник полиции и начальник службы безопасности Виттенберге. 24 апреля 1938 г. Потсдаммерштрассе, 29.
В юридический и дисциплинарный административный отдел.
В связи с обвинением, выдвинутым унтерштурмфюрером СС Генрихом Грисслингом на основании свидетельств фрейлейн Лены Нойман, проведено тщательное расследование антинациональной деятельности и фальсифицирования официальных бланков деклараций со стороны Фридриха Ноймана, кондуктора вагонов второго класса железнодорожной компании «Мекленбург-Гольштейн».
Расследование убедительно показало, что Фридрих Нойман в период между 1930 и 1932 гг. постоянно принимал участие в коммунистической и экстремистской деятельности.
Как было доказано в дальнейшем, обвиняемый в это время поддерживал переписку с неопознанными корреспондентами, проживающими на польской территории.
Проведены предварительные процедуры.
В ведомство генерального прокурора рейха, в народный суд Берлина 20 апреля 1938 г. направлено обвинение Фридриха Ноймана в государственной измене, предательстве страны и содействии врагу.
Обвиняемый взят под арест со строгим режимом.
Подпись: Отто Ойген Марш, штурмбаннфюрер СС.
Гестапо – отделение Виттенберге».
Я пробыл в Урфельде всего шесть дней, но полагаю, что восстановил моральное равновесие. Рад констатировать, что неприятные события в Виттенберге начинают забываться.
Массовые физические упражнения, игры и маневры оставляли мало времени для мрачного настроения и бесполезных переживаний.
Вчера в ходе кратковременной церемонии, происходившей в просеке леса Оберау, меня произвели в гефолгшафтфюреры.
Разумеется, мне пришлось выдерживать действие всякого рода напитков. Карл, Михаэль и я выпили так много пльзеньского пива, что к вечеру выглядели не очень презентабельно. Однако нам удалось вернуться в лагерь без происшествий и незамеченными.
Рекнер начинает нравиться мне все больше. Он выглядит здесь более простым и естественным, чем в Виттенберге. Свой снобизм он оставил в Бранденбурге. По мере того как я узнаю его ближе, он кажется более человечным.
Микаэль более сдержан. Никогда не знаешь определенно, что происходит в его голове, о чем именно он думает. Он застенчив и склонен к уединению, но подвержен внезапным проявлениям буйного темперамента. У него умерла мать. Несколько месяцев назад он признался мне, что она была еврейкой и совершила самоубийство во время больших погромов 1933 года. Он взял с меня клятву никому не говорить о его происхождении. Временами мне кажется, что бремя происхождения давит на него так сильно, что заставляет подсознательно поделиться с кем-нибудь своей тайной.
Франц все еще остается моим лучшим другом. Старина Франц вечно колеблется, постоянно удивляется тому, что видит и слышит, бесконечно задает невпопад вопросы. Он по-собачьи преданно и пылко глядит на всех тех, кому доверяет.
Ему недостает волевых качеств, но он незаменимый друг. Мне кажется, что он использует всю отвагу, которая у него имеется, чтобы защитить меня, уберечь от опасности, и даже пожертвует ради меня жизнью, если возникнет необходимость.
Лагерь расположен прямо на берегу озера Вальхензе.
Он состоит из двадцати шести блоков домиков, выстроенных в виде звезды. В центре, на приподнятой платформе, среди цветочных клумб и кустарников, развевается огромный флаг со свастикой, который прикреплен к корабельной мачте высотой примерно 18 метров.
В каждом домике проживает пятьдесят парней. Блок состоит из трех домиков и образует гефольгшафт.
Двадцать гефольгшафтов образуют банн, и здесь, в Урфельде, нами командует баннфюрер Филип Гассер, эсэсовец, атлет примерно тридцати лет, который, кажется, отличился в качестве пилота двухмоторного бомбардировщика «Дорнье» во время гражданской войны в Испании.
Помимо домиков, где размещались парни, имелись домики дивизионного и полкового командования, госпиталя, кухни, общих комнат или лекторских залов, кладовых.
В организационном отношении мы напоминали пехотную дивизию на маневрах. Такова тема лагерных сборов текущего года. Мы живем жизнью пехотинцев, и это не всегда забавно.
Грубоватый Гассер заставляет нас подниматься каждое утро в пять часов. Далее мы купаемся в озере, пьем кофе с черным хлебом, отдаем честь флагу, а затем участвуем в параде.
За этим следуют два часа боевой подготовки в лесной местности, упражнения в стрельбе и спортивные состязания до самого полудня.
После этого для разнообразия, с часу до трех, слушаем лекции по расовой теории и политике.
Вот где проявились ораторские способности Гассера. Усиленный громкоговорителем, его голос достигает крещендо, когда он обрушивается на евреев. Начиная негромким увещевательным тоном, он проходит последовательно стадии насмешек и сарказма, затем внезапно разражается затяжными взрывами гнева и пророческих воплей, которые радуют наши сердца. Потому что мы прекрасно знаем, что бедняга в любой момент может начать запинаться. Рев дикого зверя на краю гибели вскоре уступает место непонятному заиканию и смутному бормотанию. В то же время его лицо становится кирпично-красным и покрывается потом. Как раз в этот момент он всегда замолкает, заканчивает речь заключительным замечанием, которое никак не связано с содержанием лекции. Затем он с большим достоинством спускается с платформы под неистовые аплодисменты возбужденной аудитории. Наш энтузиазм проистекает главным образом из понимания того, что мы больше не услышим его до завтрашнего утра.