Эсэсовец равнодушно пожал плечами.
– Обещаю. Тебе стало легче? – нарочито грубо спросил он.
– Да. Ты всегда держишь свое слово, я знаю. Теперь мне будет спокойнее.
– Тогда спи. Я тоже хочу спать.
Спустя десять минут Руфь совершенно по-детски сопела ему в плечо. А Вольфганг еще долго лежал без сна, закрыв глаза, и пытался понять, зачем он еще жив.
Это был конец одна тысяча девятьсот сорок четвертого года. А потом страшные известия повалили одно за другим. Отступление германской армии, падение Берлина, самоубийство фюрера, капитуляция и…
Нюрнбергский процесс.
К тому моменту Вольф уже вставал при помощи ведьмы и даже передвигался по дому, в котором они жили – правда, не по лестницам, и только при помощи костылей.
Первые подробности из Нюрнберга он узнал из газет, неосторожно оставленных Руфью в прихожей. Бывший обершарфюрер, прочитав несколько советских и английских статей, был в бешенстве – победители писали историю на свой лад. Нет, он не забыл Бонке и его приятелей, он прекрасно понимал к тому моменту преступность национал-социализма в том виде, в котором он существовал, но обвинять в преступлении против человечества простых солдат, которые всего лишь исполняли свой долг, сражаясь за родину? Пусть неофициально, но тем не менее. В процессе денацификации отбирать и уничтожать у женщин, потерявших на этой жуткой войне отцов, мужей, братьев и сыновей, то немногое, что напоминало о них, – все награды, на которых были эмблемы Рейха, и тем более – свастика? А избиения и массовые убийства бывших солдат Германии русскими?
– Забудь о Рейхе, – советовала Руфь. – Это прошлое, и пусть оно в прошлом и остается. У тебя давно другая жизнь.
Вольф не спорил с рациональностью ее слов. Но… как он мог забыть то, что составляло смысл его существования на протяжении почти всей жизни?
Рейх, в том виде, в котором он существовал, – преступен. И бывший эсэсовец с этим не спорил. Но он своими глазами видел, как отбирали у жившей через улицу от них фрау Эммы Железный Крест ее единственного сына – последнюю память о юном штурмовике, погибшем еще в сороковом году. Он понимал, что победи в войне Германия, – все было бы в стократ страшнее. Но неужели победители не смогли сохранить достоинство?
Изгнание немцев с территории Восточной Пруссии – разве не чрезмерная, совершенно ненужная жестокость? Казалось бы, зачем? Чем помешали людям простые жители, гражданские, никоим образом не участвовавшие в войне? Чем победители оказались лучше побежденных. Как в свое время нацисты не считали за людей евреев, терроризировали их, убивали, издевались над ними, так и победители сейчас мстили ни в чем не повинным немцам, жившим на территории Восточной Пруссии.
За Нюрнбергским процессом Вольфганг следил настолько пристально, насколько это было возможно. Он читал все газеты, выходившие в небольшом городке, в котором они с Руфью жили последние два года, и не раз отмечал небольшие статьи, в которых говорилось об очередном самосуде простых жителей над бывшими солдатами Рейха. Вольфа до глубины души возмутило то, что суд отклонил ходатайство Эриха Редера, главнокомандующего ВМФ Германии, о замене пожизненного заключения смертной казнью. А после очередной статьи, в которой от всей души обливали грязью простых солдат Рейха, отчаяние бывшего обершарфюрера вылилось в строчки: