Черный менестрель

Черная ширма туч загораживает выщербленный диск луны. Тоскливый волчий вой где-то далеко за окном. Все вздрагивают от этого звука, доносящегося, кажется, из иного мира.

Менестрель невидящим взором смотрит в пламя, а его язык и пальцы словно живут собственной жизнью.

Той жизнью, которая способна в случае надобности остановить даже смерть…

«Сможешь ли путь осилить
Ты до конца?» – «Смогу.» —
«Хватит ли веры, силы
У остальных?» – «Помогу.»
«А выстоишь? Уж не проще ль
Расчистить дорогу огнем?» —
«Разумней – да. Но не проще,
Ведь пламя – в сердце моем.»
Слезы бессилья и боли
Падают, оледенев.
Остатки надежды и воли
Смерзаются в мрачный гнев.
Лишь малая часть ушедших
Бредет сквозь ночной мороз,
И полны безмолвные речи
Слепящим холодом слез.

Молчание почти осязаемо; люди боятся даже дышать – ибо музыка и резкий, холодный ритм слов вызывают в памяти образы того, что никогда и никому из них испытывать не доводилось. Сердца бьются в такт музыке; руки и ноги каменеют.

Спокоен только менестрель – но это спокойствие сродни неподвижности канатоходца, замершего над пропастью и готовящегося сделать следующий шаг…

«Сможешь ли ты жить дальше,
Зная, что столько смертей
Легли за тобою, отважный
Искатель минувших дней?» —
«Не для себя иду я;
Я – мог бы жить и там.
Те, кто пройдут – забудут,
Но – выживут.» – «А ты сам?»
Боль. Безнадежность. Рядом —
И мочи уж нет терпеть,
И тени поймали разум
В свою ледяную сеть.
Ногти впиваются в тело,
И краток сомнений укол —
Сердце в руках загорелось,
Прогнав предсмертную боль.

Короткий треск поленьев в камине, вырвавшаяся из пламени тучка золотистых искр – и у кого повернется язык назвать это совпадением?..

Ветер за прочными стенами постоялого двора заводит свою заунывную, дикую песню, и (еще одно совпадение?) ритм ее странно походит на музыку черного менестреля. Тот вновь усмехается, если только эту смесь презрения, неверия и самоиронии можно назвать усмешкой, и продолжает свой рассказ…

– Глядите! Да, путь ужасен,
Но больше дороги нет!
Да, крут он, нелегок, опасен,
Но вот путеводный свет!
Глядите же, люди мрака,
Желающие огня:
Не ждите иного знака,
Он здесь, в руках у меня!
Кровью горящее сердце
Ночной разгоняет туман.
Щиплет глаза, как перец,
Поднявшийся ураган.
Ватные, движутся ноги,
И слабость приходит вновь;
Капля за каплей, дорогу
Во тьме отмечает кровь.

В глазах начинает двоится; дым очага клубящимся маревом пробуждает ТУ, другую память – уходящую в прошлое не на годы даже, а на тысячелетия. Зал гостиницы становится призрачным, а надвигающаяся с севера черная стена ледника Великой Ночи – реальной.

Почти реальной.

Потому что создавшая картины былого музыка одновременно не позволяет позабыть об ЭТОЙ действительности…

«Подвиг твой – притчею будет.» —
«Дела мне нет до того.» —
«Имя твое станут люди
Превозносить сверх всего…» —
«Не верю. Людская природа —
Ценить только то, чего нет.
И это позволит их роду
Во тьме зажечь собственный свет!»
Он, мертвый, ведет живущих
Туда, где горит огонь,
Где нету нужды в ведущих,
Где жизнь – в любой из сторон;
Туда, где Закон, не грезы,
И ночью правит, и днем…
А что на глазах его – слезы,
Так знает о том только он…

Плавным, перетекающим движением скользящего в траве аспида черный менестрель поднимается; пальцы его еще пробегают по струнам, однако мелодия становится тише, слов же и вовсе нет.

Наваждение медленно проходит; а когда оно исчезает окончательно – с ним исчезает и менестрель.

И лишь через несколько минут хозяин постоялого двора вспоминает, что этот певун так и не расплатился за ужин…

Конец