Постепенно лиловая дымка сгустилась над морем, потемнели лес и скалы.
Неожиданно вечерняя заря осветила небо, темнота отступила.
Облако за облаком зажигались нежно-розовым огнем. В таком же розовом свете купались и скалы. Пустошь и пастбище, вереск и лес горели и переливались. Я видел чаек, суетящихся над песчаной балкой. Их белоснежные крылья тоже были розовыми. Я видел мокрых стрижей, чертящих крыльями неподвижное зеркало реки, которая до самого дна была заполнена теплым отсветом облаков. Плеснул лосось, блеснув над водой серебряным боком. Тишину нарушало лишь щебетанье каких-то пташек, устраивающихся на ночлег внутри живой изгороди.
Вечный шепот океана подчеркивал тишину. Я сидел тихо, затаив дыхание, будто прислушиваясь в первому, отдаленному еще органному аккорду. Вдруг запел соловей, тишина сжалась, и первый лунный луч посеребрил туман, повисший над пустынными водами.
Я поднял голову. Передо мной стояла Лиз.
Мы поцеловались и, взявшись за руки, медленно пошли по аллее, посыпанной крупным песком. Было время отлива, над песчаной балкой вспыхивали и гасли тысячи лунных искр. Мотыльки трепетали над клумбами белых гвоздик. Осенние розы цвели, заглушая своим ароматом запах соленого ветра.
– Милая, – сказал я, – где Ивонна? Кажется, она обещала провести Рождество у нас?
– Да, Дик. Она подвозила меня сегодня днем. Передавала тебе сердечный привет. Но я не ревную. Ты сегодня с добычей?
– Заяц и четыре куропатки. Они в оружейной. Я попросил Катрин не трогать их, пока ты не посмотришь.
Я подозревал, что Лиз небольшая любительница охоты и оружия, но она успешно делала вид таковой и всегда с негодованием отвергала саму мысль о том, что она занимается охотой ради меня, а не из любви к спорту. Поэтому сейчас она потащила меня осматривать довольно скудное содержимое ягдташа, наговорила кучу комплиментов и даже испустила крик восторга, смешанного с жалостью, когда я за уши вытащил из мешка огромного зайца.
– Он больше не будет поедать наш латук, – сказал я, стараясь оправдать убийство.
– Бедный зайчик! Какой красивый! О, Дик, но ты великолепный стрелок, ведь так?!
Я уклонился от ответа и вынул из ягдташа пару куропаток.
– Бедняжки, – прошептала Лиз. – Жалко, Дик, правда? Но ты у меня такой ловкий…
– Мы зажарим их в жаровне, – осторожно произнес я. – Ты скажи Катрин.
Вошла Катрин и унесла мою добычу. Фина Лелокард, горничная, объявила обед, и Лиз убежала в свой будуар.
Я стоял, мысленно повторяя сам себе: «Дружище, ты самый счастливый человек в мире – ты любишь свою жену!»
Я вошел в столовую, улыбаясь оглядел приборы и вышел. В коридоре мне попался Трегунк, которому я тоже улыбнулся. Потом заглянул на кухню, подарил улыбку Катрин и, сияя, поднялся наверх.
Мне не пришлось стучать – дверь распахнулась сама и из комнаты выбежала Лиз. Увидев меня она испустила вздох облегчения и прижалась к моей груди.
– Кто-то заглядывает в мое окно, – сказал она.
– Как! – гневно воскликнул я.
– Какой-то мужчина, кажется переодетый монахом. Он в маске. Должно быть, взобрался по лавровому дереву.
В мгновение ока я сбежал по лестнице и выбежал из дома. Подошел Трегунк, и вместе мы обследовали изгородь и кусты вокруг дома. Освещенный луной сад был абсолютно пуст.
– Жан Мари, – сказал я наконец, – спустите с цепи моего бульдога. Он вас знает. Возьмите ужин и подежурьте на крыльце. Моя жена говорит, что мужчина одет как монах и носит маску.
Трегунк улыбнулся, блеснув белыми зубами:
– Он больше не сунется, я уверен, месье Даррел.
Я вернулся в дом и нашел Лиз спокойно сидящей за столом.
– Суп остывает, дорогой, – сказала он. – Не беспокойся, это какой-нибудь идиот, деревенщина из Банналека. Никто в Сэн-Гилдасе или Сэн-Жульене не позволит себе ничего подобного.
Я был слишком раздражен и не ответил, но, видя, что Лиз относится к этому, как к глупой шутке, постепенно отошел.
Лиз рассказала мне последние новости об Ивонне с Гербертом Стюартом.
– Ты плохой дипломат, – запротестовал я. – Герберт в Париже и сейчас пишет для Салона.
– Ты считаешь, что он не сможет провести неделю, ухаживая за самой красивой девушкой в Финистерре? – спросила Лиз с самым невинным видом.
– Самая красивая девушка! Не слишком ли? – я рассмеялся, глупый и блаженный.
– Кто же тогда самая? – допытывалась Лиз. – Наверное ты подумал обо мне, Дик? – рассмеялась Лиз и покраснела.
– Я надоел тебе, да?
– Надоел? О нет, Дик, нет!
За кофе и сигаретой я рассказал о Трегунке, и Лиз одобрила мое решение.
– Бедный Жан! Он будет рад, правда? Какой ты замечательный!
– Чепуха, – ответил я. – Нам нужен садовник, и ты сама, Лиз, об этом говорила.
Но Лиз, не слушая, наклонилась, поцеловала меня, затем подхватила меня, затем подхватила и обняла Мома, который немедленно засопел в приступе чувствительности.
– Мом очень плохо вел себя сегодня, – заметил я.
– Бедный Мом! – сказала Лиз, улыбаясь.
Обед закончился. Мом лег подремать поближе к камину, поскольку октябрьские ночи в Финистерре часто холодные. Лиз устроилась в уютном уголке с вышивкой, время от времени бросая на меня взгляд из-под длинных ресниц.
– Ты выглядишь как школьница, – сказал я поддразнивая ее. – Я не верю, что тебе исполнилось шестнадцать.
Она задумчиво откинула назад тяжелые блестящие волосы. Ее запястья были белыми, как морская пена.
– Сколько времени ты замужем? Четыре года? Не верю, – проговорил я.
Она нежно и снисходительно поглядела на меня, поправила вышивку, лежащую у нее на коленях, и улыбнулась.
Я посмотрел на вышивку, маленькое покрывальце, и тоже улыбнулся: А размер подойдет?
– Размер? – переспросила Лиз и рассмеялась.
– Ты уверена, – спросил я, – что… что это нам скоро понадобится?
– Абсолютно, – сказал Лиз. Легкий румянец тронул ее щеки. Она за углы приподняла покрывальце, обшитое воздушными кружевами и украшенное причудливой вышивкой.
– Великолепно, – похвалил я работу. – Не переутомляй глаза, дорогая. Можно я выкурю трубку?
– Конечно, – разрешила она, вынимая моток бледно-голубых шелковых ниток.
Несколько минут я молча сидел и курил, наблюдая, как ее тонкие пальчики снуют между голубыми и золотыми нитями. Но вот она заговорила:
– Так как, говоришь, выглядит твой герб?
– Мой герб? О, это что-то такое на задних лапах на чем-то таком…
– Дик!
– Да, дорогая?
– Ты слишком легкомысленный.
– Но я действительно не помню. Обыкновенный герб. В Нью-Йорке такой у каждого второго. Чуть ли не каждая семья имеет свой герб.
– Ты невыносим, Дик. Скажи Жозефине, чтобы принесла мой альбом.
– Ты хочешь, чтобы и мой герб красовался на его страницах?
– Да, рядом с моим.
Я подумал о Пурпурном Императоре и немного отвлекся.
– Ты ведь не знал, что у меня тоже есть герб? – спросила она, улыбаясь.
– А что на нем изображено? – ушел я от ответа.
– Увидишь. Позови Жозефину.
Я позвонил. Вошла Жозефина. Лиз вполголоса отдала ей несколько приказаний, и Жозефина – белый чепец, «Бьен, мадам», – умчалась.
Она отсутствовала несколько минут и вернулась с ветхим томом, когда-то сине-золотым, а теперь совершенно выцветшим.
Я принял его на руки. Древняя обложка была украшена эмблемой.