Пельмени были назначены на девятнадцать ноль-ноль, а до до той поры мы отправились всяк по своим делам. Зега — опять служить, хотя бы часов до трех, а я — вновь в город, обдумывая, как бы поосновательней и ловчей врасти после в никчемность обстоятельств.
Часам к восьми я вернулся. Пустырь перед домом. Окна. Все отчетливое. Так и должно быть. Так и записано.
…Когда ночью выпали толстые затычки из шкафов, я все понял. Эти шкафы сошли с ума еще там. Там, где сладкоголосые ночи юности сводили с ума даже мебель. И вот теперь, слушая посреди России музыку сумасшедших дверок, я решил понять, есть у Зеги талант или нет. А если талант отсутствует, то принять какие-нибудь меры, чтобы он не докучал более цивилизации. Например, дать ему денег.
И я начинаю вызывать из мрака Зегины картинки, которые обильно рассеял по стенам. И довольно быстро нахожу способ определения таланта. Часть работ светится. То там то здесь, то больше то меньше. И, приближая призраки вещественного мира велением воли, я оживляю их и разоблачаю, как судья грозный и справедливый. За этой работой проходит половина ночи, и тогда, отчаявшись, я вижу свет на одной из антресолей. Подставив стул, я нахожу пачку картонов. Как знакомы мне эти картоны! Возрасту им лет пятнадцать. Дюны, корабли, закаты. Но едва я разобрал картоны и расставил их в комнате, свет, столь явственный, распался на старательное испускание звездной пыли. Ночь идет, и приближается исход. И, оставив наконец поиски счастливых доказательств таланта, я подхожу к окну и открываю занавес. На этот раз белое поле предстает совершеннейшим созданием природы.
— Иди ко мне, — говорит оно.
— Да. Сейчас. Только вот…
Я одеваюсь и на этот раз легко, так как загодя изучил устройство запоров, покидаю логово Зеги.
Там, по другую сторону поля, был мой дом. Я прикидываю направление и отправляюсь в путь. Легкий туман скрывает последнюю многоэтажку, и я уже в поле один…
Я иду к себе домой, и ключи со мной, в правой ладони. Там у меня свой диван, приемник-хрипун, чай, фонарь во дворе…
Только что за дом такой? Куда я вышел? Я обхожу вокруг. Окна погашены, двери заперты. И откуда эти колонны и портики? Я вхожу на порог. Тотчас холод и ужас камня проникают в меня. Впереди белое поле и туман. Позади поместье какое-то. Э, да это же школа!
А от дома моего до школы метров триста… Сейчас до переулка и направо. Как чудно, что я постиг реальное расположение домов и улиц здесь, на границе белого поля. Я двигаюсь, нет, бегу по переулку, но оказываюсь у двенадцатиэтажки. Да не было ее здесь. Здесь был переулок и мой дом!!! Там диван, там фонарь, там приемник. Вот проклятый туман. Да, точно. Я теперь знаю, где это. Угол Заводской и Красноармейской. Теперь прямо до конца улицы и направо по колее, чтобы не сбиться. Там справа магазинчик и кафе. Вот так. Нас не собьешь. Ключи бы не потерять. Ключики. Дверь, приемник. Вот и поворот. Только откуда киоск тут газетный справа, если он должен быть налево и сзади? Чушь. Значит, переставили. Вот сейчас два шага и море…
Только не было никакого моря. Был зоомагазин и улица Двадцатилетия Октября. А уже подъезжает и распахивает двери дежурный троллейбус. Я поднимаюсь в салон. Мы едем долго. Вначале я один в салоне, потом появляются и исчезают поодиночке разнообразные личности. Троллейбус кружит, останавливается. Это вокзал.
— Конечная. Выходите. Я зашабашила.
И я зашабашил. Над зданием гордо и ярко — «Боговыявленск».
Вхожу внутрь и отыскиваю буфет, согревая руки о грани сосуда, в коем обжигающий кофе с сахаром. Я ни о чем не думаю, и только какой-то предмет искажает истину, тянет, мешает. Это ключи. Я лезу в карман за мелочью — и вот они. Явились. Я сжимаю их в правой руке так, что металл впивается в пальцы, и вообще, отчего бы не заплакать? Но вместо этого я кричу громко и неестественно…
Потом первым же поездом возвращаюсь в Петербург.
Дом художника Птицы
Птица живет на Васильевском острове. Дом старый, пятиэтажный, подъезды выходят во внутренний непроходной дворик. Песочницы, клумбы. Метрах в ста, на противоположной стороне улицы, стоит другой дом, такой же старый, такой же пятиэтажный. Потолки здесь по три с половиной метра, окна широкие, квартиры большие, в основном коммунальные. А чердаки — просто загляденье. Вот только замки навесные подкачали. Хлипкие. Я сдергиваю дужку с первой попытки. Затем навешиваю свой замок. Мне нужны покой и одиночество. На чердаке достаточно полезных и нужных вещей. Например, кирпичи и пустые деревянные ящики, из которых я выстраиваю возле слухового окна ступени. Вид отсюда бесподобный. Особенно меня радует, что арка во двор Птицы видна совершенно отчетливо. Голые деревья не помеха. Автомашин припарковано две — «москвичек» белый и «ауди» голубой. Во двор не въехать, арка узкая. Я отчетливо вижу людей, идущих по своим делам мимо арки. Вот только, к сожалению, не могу видеть окон Птицыной квартиры. Они выходят во двор.