— Товарищ Валентина! Кто вы? Вы что, герой кубинской революции?
— Я извиняюсь. Они там получили. Без меня. Тогда всех баб отправили на рубку сахарного тростника. Очень хорошие были расценки. Можно было заработать целое состояние. Но они ничего там рубить не стали. А производительность в соседних мужских бригадах резко упала. Пришлось дамочек с плантаций эвакуировать.
В зале все уже лежали от хохота. Особист с парторгом рвались стаскивать докладчика со сцены, но генерал был в благодушном настроении.
— Пусть продолжает. Послушаем. И он продолжил:
— Пришлось вернуться к естеству. — Здорово он уже говорил по-русски. Образно и тонко.
— Открыли маленькие такие бордельчики по всей Гаване. Причем анонимные. Въезжаешь на машине во внутренний дворик, в гараж, закрывается дверь, ты выходишь прямо в объятия чаровницы. Однажды мы с Фиделем поехали к сестрам Мартинес…
— Все, хватит, — не стерпел уже генерал. — Товарищ Валентина сегодня пьян, как кубинский батрак. Я прошу его сойти с трибуны. И объявляю ему пятнадцать суток домашнего ареста за клевету на кубинскую революцию и балаган. Когда арест закончится, предложим ему стать руководителем театра миниатюр. Способности налицо. А сейчас слово получает начальник испытательного стенда. Он расскажет о выполнении повышенных обязательств к семидесятилетию нашей революции…
После этого товарищ Че, как улитка, забрался опять на год в свой дом. Он появлялся, только когда ему нужно было починить телевизор, и капитан Терехин охотно проделывал это, и когда нужно было прикупить чего нибудь для дома.
— Что он там делает? — спрашивали Терехина.
— Картины пишет. Все стены обвесил.
— И что на картинах?
— Что и всегда. Города и страны.
— Этот-то чем виноват? Отпустили бы его в Испанию.
— А ты думаешь, кого-нибудь вообще отсюда отпустят?
К тому времени все отчетливо поняли, что уйти отсюда не придется никому. Но надежда умирает последней. Тем более что начала рушиться страна Советов, И химера, убийственная, невообразимая, давала шанс на крушение нашей тюрьмы, на разоружение всеобщее и одновременное, и мы прикидывать начали, что у кого на счетах, куда податься после. Одна за другой открывались тайны тысячелетий. Неужели не произойдет возвращения в мир великого узника? И тогда я решил. Вот он мой шанс. Только вслед за ним смогу я покинуть этот объект, вырваться за колючую проволоку, минные паля, допуска и пределы, сесть в Иркутске на московский самолет, а лучше на ленинградский, и взлететь.
Три дня в этой комнате отдыха проходят как один. Мы смотрим телевизор, играем в шахматы. Я играю лучше. Струев злится. И даже сообщение по НТВ о том, что в Таллине освобожден из-под стражи подозревавшийся в убийстве генеральный директор старого и заслуженного петербургского агентства недвижимости, господин Амбарцумов, воспринимается как-то спокойно. Освобожден так освобожден. Следствие располагает данными о настоящем убийце, который находится сейчас в розыске.
— Это ты, — говорит Струев, — тебя посадят по-настоящему.
— Нет, не посадят. Илья Сергеевич не даст. Наконец Илья Сергеевич появляется.
— Бриться есть чем? — спрашивает он.
— Вот с этим напряженка, — отвечаем, — лезвия кончились.
— Сейчас принесут. Галстуки есть?
— Нет конечно.
Грибанов приводит фотографа. Нас усаживают напротив белой занавески, как и положено. Приносят чьи-то пиджаки, галстуки.
— Сегодня вам предстоит узнать много нового. Точнее, почти все по вашему делу. А также посмотреть на одного человека. Тем более что пора вас выводить на прогулку.
Мы снимаем пиджаки, выходим из гостиницы, садимся уже не в машину грибановскую, а в «шестерку» красную. Сзади теперь едет «газик». Чудеса да и только. В нем четверо молодых людей из странного учреждения, что напротив Востряковского кладбища.
— Это на всякий случай, — говорит наш хозяин. Едем опять по кольцевой, потом по Волоколамскому шоссе и прибываем в какой-то рабочий поселок.
— Пенягино, — поясняет нам Грибанов, — а речка называется Банькой.
— Протопи, — говорит Струев, — как хочешь, но протопи.
— Придется по-черному. Для одного человечка, — отвечает Грибанов.
«Газик» обгоняет нас, уходит вперед. Мы останавливаемся, ждем. Наконец то ли охрана, то ли разведка возвращается. Можно и нам в Пенягино.
Дом как дом. Барак каменный, трехэтажный. На третьем этаже квартира. Возле нее человек из «газика». Грибанов толкает дверь, она открывается. Мы попадаем в жилище алкаша. Сам он, здоровый, явно знавший лучшие времена, напуганный донельзя, сидит на табуреточке у окна. На другой табуреточке — часовой. История повторяется до наоборот. Совсем недавно и я вот так ждал звонка в дверь.