Что же отвергает премьер-министр и чему обрадовались наши наиболее дикие слои, печать и общество? Эти слои озлобленно обрадовались, что ничто ни от кого нельзя "прививать", и в сущности никому и ничему не следует "учиться". Так как в самом деле прививка есть только материальная форма учения. Не умеем судить, больше ли в этом обрадовании лежит невежества Митрофана или грубости Собакевича: кажется, персонажи Фонвизина и Гоголя дали оба кое-что от себя каждого "истинно-русского человека", отказывающегося учиться, перенимать и подражать. Но если этим господам ничего подобного не нужно, то прививки нужны несчастному русскому народу: прививки религиозные - каковою было христианство в Х-м веке, науки и искусство в ХVIII в., великие гражданские прививки в половине прошлого века, и вот теперь настала пора великой политической прививки, которая в сложности составных частей своих именуется "конституционным строем".
Конечно, можно отвергать алгебру, "так как она есть изобретение арабов", до некоторой степени "нехристей", и запретить себе ходить в театр и оперу, так как это во всяком случае "не чисто русские произведения". Митрофан может без многого обойтись. В сфере гражданской Митрофану и его дядюшке Скотинину чрезвычайно претила отмена крепостного права. Мы уверены, всем "мертвым душам", далеко не похороненным сполна Гоголем, поперек горла встала не "чисто-русская конституция", которая имела бы конечно лучший вкус и запах, если б сохранила то элементарное существо свое, определенное Щедриным, по которому "гарантиею русской свободы было соперничество министров", попросту "подсиживанье" и "подвохи" их друг другу, во время которых и в сети которых кой-как проскальзывал карась-обыватель, проскальзывал, дышал и оставался жить "не спеша". Вот эта "русская конституция" была бы очень приятна тем бессарабским и вообще южно-русским депутатам, которые в "доброе старое время" округлили свои имения и которым не хочется ничего из них потерять в "новые северные времена". Так все это великодушно... И все "по-русскому", "по-православному"...
Одни бегут прививки, другие бегут к ней. России нужны хорошие условия существования; она так много терпела, что этих лучших условий она дожидается нетерпеливо... Россия ожидает, из 17-го октября она надеялась, что мудрые садоводы сделали к мощному, но грубому, невозделанному, необработанному организму ее политическую прививку, вставили в него вот этот "глазок" конституцию, взятый с других дерев более старой и зрелой культуры. П. А. Столыпин заявил, что это не "прививка" и что "прививки" не будет; что "прививка" будет задержана или расстроена. Наконец, что она "вредна"... Политика (в значительной доле) в его руках. Но он сделал вторжение в науку и философию, где его нужно остановить: "прививки" никогда не вредны и всегда удачны. И по той очень простой причине, что громадные человеческие массы, живущие страданием и терпением, относятся с неизмеримой благодарностью ко всему, что им облегчает их положение, их состояние, откуда бы это облегчение ни шло, от еврея, грека, римлянина, кельта или германца, и как бы оно ни было сделано, в какой форме и с каким именем. Страдание смягчает. Вот эта-то мягкость внутрикультурного сношения, поскольку оно не есть слова и дела чиновников, а продукт выработки самих масс, - эта мягкость и делает совершенно возможным перенесение не "цветка", конечно (почему именно "цветок"?), а вообще кусочка чужого организма в организм родной, свой, туземный. Департаменты горды, и они такую "прививку" выбросили бы или попытались сбросить с себя. Но почему-то о них и думают вообще, что департаменты "устарели"... А народ и общество - они ищут "прививки", благодарят за нее, и тем или иным путем - но в конце концов и получают ее. Народ русский ждал. Дождался. И не словам повернуть дело назад, в какой бы салат их ни завертывал повар-ботаник...
В. Варварин
Адрес автора: С. Петербург, Большой Казачий пер., дом 4, кв.12
Василий Васильевич Розанов
ПОЧЕМУ АЗЕФ-ПРОВОКАТОР НЕ БЫЛ УЗНАН РЕВОЛЮЦИОНЕРАМИ?
Как-то мне случилось быть у П. Б. Струве, который происходит из семьи или рода знаменитых пулковских астрономов Отто Струве и его сына, составивших своими открытиями, наблюдениями и работами блестящую страницу в научном движении за царствование Императора Николая I. Поэтому семья его хранит много связей и воспоминаний научного, а затем и литературного характера. Он мне показал много любопытных, - нигде не изданных, - портретов из детства, отрочества и юности ставших впоследствии знаменитых писателей. Я был очень заинтересован, и, как говорится, "погрузился"... Сам П. Б. Струве - милый, задумчивый, рассеянный человек, лучшая черта которого - отсутствие лжи, притворства и деланности. Когда-то немец, он теперь преданнейший России и русским человек. Вдруг, прорезав свою и мою задумчивость, он, рассмеявшись, встал:
- Послушайте, узнайте провокатора.
И он подвел меня к стене, увешанной портретами и сборными карточками. Остановившись перед одною, он объяснил мне, что это - сотрудники журнала "Начало", издававшегося в 90-х годах прошлого века, которые на радостях о разрешении журнала снялись "группою".
- Ну? - переспросил он. - Вот мы все, литераторы и тогдашние марксисты...
- Да чего же узнавать? Если вы сказали, что тут есть провокатор, то он вот!
И я указал на фигуру господина, стоявшего сзади рассевшихся в небрежных позах журналистов. Все они сидели с тем милым разгильдяйством, какое журналисту вообще присуще, а радикальному в особенности. Открытые хорошие лица, волоса гривой, и такой вид, что "вот всех расшибем сейчас". Хотя позади, помнится, стояло несколько человек, но из них сейчас же выделился в моем внимании неприятный господин, коротко остриженный, с жесткими, торчащими, прямыми волосами, низким лбом, в темных очках, полный в корпусе и с сильно развитым подбородком. Ничего духовного, идейного в нем не было. Лицо и самая фигура не выражала никакой принадлежности к литературе, кроме внешней и случайной, "по поводу". Мне казалось, что это среди литераторов стоит кто-то посторонний, нашедший теперь журнальную деятельность для себя выгодной и подходящей. Я сказал, что "сзади, кажется, стояло еще несколько человек", но это смутное впечатление: правдоподобнее, что их не было. Мне кинулось в глаза, что этот неприятный господин в темных очках стоял над всеми ими и точно их сторожил; он относился не к лицам их, в особенности не к которому-нибудь одному лицу, "приятелю", а к толпе их, en masse. Так повар стоит над курами или мясник над телятами.