Через две недели акробатка и танцовщица Жермена, по прозвищу «Черный Паук», польская шпионка и многократная убийца, была расстреляна, и в ее расстреле личное участие принимал и я.
До самого конца эта женщина верила в свое обаяние, пыталась соблазнить коменданта тюрьмы и легкомысленно шутила с красноармейцами, ведшими ее на расстрел.
Сообщников она не выдала, но по письмам ее, расшифрованным с большим трудом, удалось установить, что главным сотрудником ее в этом шпионаже был ее любовник, партнер по цирку, который успел скрыться.
Как она устраивала аварии?
Способов у нее было много. Одних она утомляла любовными, бессонными ночами, у других надрезывала крепления в самолетах, третьим давала перед полетом какое–то наркотическое средство и, наконец, подкладывала адские машины под баки с бензином.
Таким же образом она погубила своего мужа и еще четырех людей, прилетевших на «Юнкерсе». Она сама мне все рассказывала, с мельчайшими подробностями, и при этом смеялась невинным, звонким смехом. Это было чудовище с паучьим сердцем!
Только одного она мне не сказала, что она сделала с Лури и почему была так взволнована его гибелью. Но из писем ее, мне кажется, удалось установить истину. По–видимому, она любила его, и по ошибке испортила его самолет вместо того, который был намечен, и он, насколько я мог понять, посвященный в ее планы, только одного не смог ей простить — своей смерти.
Она собственными руками убила шофера, чтобы замести следы ее городских друзей, к которым она поехала за адской машиной в ту ночь.
Вот и все.
Афанасьев бросил давно потухшую папиросу и закрыл глаза. Козлов долго молчал.
Он был бледен, но в глазах его горел тот же огонь, который загорался в глазах Афанасьева, когда он говорил о Пауке.
Он откашлялся и, пересиливая свое волнение, сказал:
— Это была паучиха и сволочь… Ее нужно было пытать, прежде чем убить… Сколько людей она погубила… И это была единственная любовь в моей жизни!.. Мне казалось, что она тоже любит меня, но после того как…
— он запнулся, — после того, как я вышел из госпиталя, я не хотел видеть ее, не хотел навязывать ей любовь урода. Убийца! Проклятая!
Афанасьев открыл глаза.
— Скажи, Козлов, — спросил он, опять переходя на ты, — …твой парашют был назван «Черным Пауком» в ее честь?
Козлов вспыхнул.
— Да… Но я переменю…
— Не надо, пускай этот «Черный Паук» хоть немного исправит то зло, которое нанес нам другой «Черный Паук».
ГЛАВА IX. ГОРЬКИЙ МИНДАЛЬ.
Как всегда, в воскресенье Афанасьев пошел к племяннице. У нее были заплаканные глаза, а Николай Иванович ходил хмурый и злой.
— Ты опять что–нибудь натворил, Николай? — сурово спросил Афанасьев.
— Почему Наташа плакала?
Тришатный истерично закричал.
— Оставьте меня в покое, прошу вас… Ничего я не натворил. Просто выгнал этого пьяницу из моего дома!
—Кого?
— Жениного братца. Терпенье мое лопнуло! То носки пропадают, то папиросы улетучиваются. А неприятностей все прибавляется…
Афанасьев нахмурил брови.
Николай Иванович задергал плечом, швырнул портсигар на диван и высморкался.
— До слез доводите… Прикажете всякого бродягу с ложечки кормить! Ничего! Не пропадет, не маленький. Он, слава богу, не в таких переделках бывал… Ученого учить — только портить…
— Как тебе не стыдно!
В голосе комиссара послышалась угроза.
— Я подниму вопрос о тебе в Академии.
— О, господи, опять! — застонал Тришатный. — Чего вы все за него волнуетесь? — Вывернется! Вот он теперь с каким–то газетчиком путается: тот ему обещал место найти. Пускай к нему и обращается. Отстаньте от меня. — Он в сердцах вышел из комнаты.
Наташа нежно обняла мрачно задумавшегося комиссара.
— Дяденька, твое молоко тебя ждет… Выпьешь, голубчик? — Она принесла из кухни запотевший кувшин с молоком, студеным, как осенний ручей.
—Пей на здоровье, на льду стояло.
Афанасьев погладил племянницу по голове и поднес кружку к губам. Вдруг из нее прямо на его рукав выполз огромный, черный паучище.
Он прятался от жаркого дня в прохладной тени фаянса. Афанасьев вздрогнул и брезгливо стряхнул с себя насекомое.
Оно напомнило ему синеглазую, чернокосую паучиху, о которой он недавно рассказывал Козлову.
Заглянув в кувшин, — нет ли там еще паука, — он ощутил тонкий запах миндаля.
— Ты что это, Наташа, в молоко миндаль кладешь!
Не успела Наташа ответить, как сердце его кольнуло страшное подозрение.