— О, Афанасьев! Жебы его перун сполил…
Воробьиная ночь — верная сообщница. Она никому не выдаст. А сердце разрывается от желанья все рассказать — всю унылую повесть любви, ненависти, озлобления, предательства, страха…
— Слушай, друг, была у меня жена. Такая красавица, такая… Ты в жизни никогда такой не видел. Умная, породистая, злая. Моя жена, моя!.. Она так же, как я, ненавидела весь ваш этот красный сброд и была мне верной помощницей в моих делах. Когда–то я был богат, у меня все отняли и заставили по циркам скитаться. Они погубили нас, мы погубили их — ненавистное быдло… Ты не мычи! Ты слушай, пьяница. Что ты понимаешь в ненависти, огромной, как мир! (буль–буль). А, кроме того, мы деньги получали. Ого! Много денег… Долларами. Чистенькими.
Своей милой Польше служили. И вот, один человек поймал ее, мою жену, мою Жермену милую. О, Паук, Паук… Черный Паук. С тех пор я ненавижу его. Ненависть жжет меня, сушит, гложет! Вот тут жжет, понимаешь, вот тут, в груди… Только, видишь ли, Федор, — трус я. И мстить могу только тайком, из–за угла. Я не хочу умирать, я жить хочу! Выпей–ка еще. Вот так. Еще… Водка делает нас другими людьми. Я сейчас храбр, как сам Костюшко, и не побоялся бы вцепиться в эту глотку. Убью! — дико вскрикнул он.
— А когда я трезв, я трусливей канарейки. Единственная смелость, которую я себе позволяю, — ее имя — Пайонк. Я ношу его, как щит с девизом моей дамы… Как герб… Слышь, кохана, моя крулева?
— Ты не русский? — спросил пьяный голос.
— Не русский, хвала богу! Я — поляк. Муж «Черного Паука». Доктор прав и гимнаст по профессии — Пайонк, — прибавил он с пьяным бахвальством, — а теперь польский шпион… и мститель. Погоди, не вставай! Дай мне
договорить. Храбрецы смеются над нами и презирают нас — предателей и трусов. А мы, тем временем, проводим их за нос, посылаем на смерть, уничтожаем и получаем еще за это денежки. Де–неж–ки!.. Кто же кого умнее, ну- ка?
И вот, моя умница, красавица жена, расстреляна, расстреляна, расстреляна, как бешеная собака. О, Черный Паук! Кохана…
— Ты, значит, шпион? — хрипло спросил починающий трезветь Федька.
— Ну да, шпион. Я же говорю тебе, — ответил Пайонк совершенно просто. — Что остается делать нам, трусам, не привыкшим к бедности, с белыми панскими ручками? Сражаться мы не умеем. Да и заработать на фронте нечего. А тут — мы служим нашей великой родине и живем припеваючи, как порядочные люди. Нас много. Но я не только шпион. Подымай выше. Я — мститель. Черный Паук — мститель. Это звучит гордо. Да ты не кобенься… Послушай дальше, что было.
Захмелевший Федька грузно, с бессильным вздохом свалился со своего сиденья и уткнулся носом в сырую, вонючую глину. Слова Пайонка долетали до него из пылающего тумана.
— Польское правительство, в разведке которого моя жена была лучшим сотрудником, предложило убить расстрелявшего ее коммуниста летчика Афанасьева и выкрасть чертежи его самолета. Я в это время работал на границе… Пустяки… Мелкая работа. Контрабанда. Я вызвался поехать в Москву. Меня снабдили необходимыми документами, только фамилию мою я оставил. Это неосторожно, конечно, но я уже говорил тебе — почему я это сделал. Это — единственная моя гордость! Я попал в Москву, следил за Афанасьевым. Изучал авиацию. Я хотел, чтобы в последнюю минуту он знал, кто его убил, а для этого нужно было выждать удобного момента. Однажды мне показалось, что момент этот наступил. Это было в Петровском парке, в ночь, как тебя нашли в сарае. Я знал, что он пойдет домой пешком и следил за ним издали. Когда стало совсем темно, я подбежал и ударил его по голове. Это был хороший удар! Я наклонился и закричал ему в ухо: «Помни Черного Паука, дружище!» — Потом подошел этот проклятый урод, Козлов, помог ему подняться и, вообрази себе, эта живучая скотина встала и пошла себе, как ни в чем не бывало!..
От Козлова я узнал, что он пошел к племяннику и останется там ночевать. Увидев свет во втором этаже, я вбил в землю длинный шест, который нашел около дома, и вскарабкался по нему. Для акробата это сущие пустяки!
Я бросил сначала в комнату черного паука — это приносит мне счастье. (У меня их всегда целый запас.) Кроме того, мне хотелось его подстрелить так, чтобы он не сразу умер, увидел бы этого паука и вспомнил бы… Я выстрелил, соскочил на землю и спрятался в парке. И вдруг мне показалось, что я вижу его лицо в окне. А, черт! Неужели опять неудача, думаю! Выждал немного и зашел, под видом репортера, узнать, в чем дело. Так и есть! Он был живехонек!..
Недели две тому назад я попал на съезд ОДВФ. Афанасьев вышел из залы, я за ним. Он сел в свой автомобиль, я прицепился сзади. Мы подъехали к зданию ВВА. Швейцар назвал Афанасьева по имени, и тот откликнулся. Понимаешь, как все сложилось, черт бы их побрал! После этого я не мог сомневаться, что этот человек — действительно Афанасьев.