Один из жильцов вовремя догадался заболеть и лечь в больницу, а самого упрямого он выманил в Оршу письмами, напечатанными на машинке, на бланке большого госучреждения, с предложением места с хорошим окладом.
Осталась старуха–служанка и десятилетняя дочь бухгалтера.
Ну, с этим он справится…
Так рассуждал он, когда был еще здоров. Теперь он шел, толкаемый ненавистью и алчностью, но мысли его сошли с привычных рельс.
Лунатики ходят по карнизам и крышам и не падают. Его бредовое состояние обостряло инстинкт и бессознательное равновесие. Он открыл свой чемоданчик.
Вот вход от парадного хода. Вот ключ от комнаты Афанасьева. Вот ключ от его кабинета. Все на месте. Отмычки для письменного стола, флакон с хлороформом, стилет… бутылка с… Испано–Сюиза… сто восемьдесят сил… Испано–Сюиза… сто восемьдесят сил…
— Вам к кому? — спрашивает швейцариха, открывшая ему дверь.
Уже три часа ночи, у посетителя странный вид и нет головного убора.
— Испано–Сю…
Он взял себя в руки, отчетливо и спокойно сказал:
— Я врач. Меня вызвал по телефону из 24 номера Владимир Платонович Афанасьев. Ему очень плохо, и я тороплюсь.
Он решительно прошел мимо женщины, сунув ей в руку монету.
По лестнице он шел, не торопясь и не останавливаясь. Когда внизу хлопнула дверь в швейцарскую, он вложил дрожащими пальцами ключ в американский замок. Легкий нажим… Дверь пропускает его без возражений… Красные стены маленькой передней стремительно бегут мимо него, слегка наклонившись вперед. Он инстинктивно хватается за стол и трясет головой. Стены становятся на свое место. Он одевает войлочные подметки и пробирается коридором.
Стоп. Вот она!
Комната, наполненная враждебными шорохами и запахами, втягивает его в себя.
Эта комната, где спит и ест товарищ Афанасьев, иначе, — на языке дореволюционных квартир, — спальня, столовая, будуар и гостиная. В углу ширмы. За ними постель. На постели «он».
Пайонк трет виски, прикладывая холодный ключ к пылающему лбу.
Луна льется широко полной в венецианское окно. Белый луч углом ложится на жесткую, плохо выбритую щеку спящего.
Нет, он не убьет его сейчас. Он устроит ему иллюминацию на прощание! А пока — спи! Прыжок. Шум борьбы. Сладковатый и тлетворный запах хлороформа. Готово!
Теперь за дело. Он входят в кабинет и презрительно усмехается. Не умеют эти люди жить! И это называется частный кабинет комиссара ВВА, конструктора и прославленного летчика. Это — комната работника среднего достатка, занятого компилятивным трудом. Много книг… бумаги… словари…
Через пять минут в чемодане все, что надо, кроме… кроме… писем. Вот чертежи, заметки, дневники, а писем, ее писем — нет.
Он лихорадочно роется в бумагах, перетряхивает книги…
— Я брежу, — шепчет он, — с чего я взял, что у него есть письма моей жены? Ты не должен думать о письмах… Ты не должен думать о письмах, — несколько раз повторяет он. — Писем никаких нет!
В комнату легкий стук. Пайонк сжимается в комок. Нежный детский голосок нерешительно спрашивает:
— Дядя Володя, вы не спите? Дядя Володя!
Пайонк тихо крадется к двери. Эта девчонка погубит все его дело: разбудит старуху, и обе поднимут скандал на весь дом.
Девочка говорят со словами в голосе:
— Дядя Володя, мне страшно. Кто–то ходит по передней, и дверь на лестницу открыта. Дядя Володя, почему вы не отвечаете, я же слышу, что вы в кабинете, и…
Дверь на лестницу! Вот в чем дело! Как он неосторожен. За дверью слышен печальный вздох.
— Дядя Володя, я же не хочу вам мешать, если вы работаете, мне просто страшно… И так плохо пахнет чем–то…
Пайонк шипит от злости. Он вкладывает ключ в замок и очень быстро открывает дверь. На мгновение мелькает испуганное личико и длинная ночная рубашка.
Детское горло так хрупко. Никакой возни… Валяйся тут, падаль.
Он снова пробирается в «спальню». Вокруг всей комнаты, под кроватью, под окном с кисейными занавесками, под столом со свешивающейся скатертью, под диваном поползла черная змейка, пахнущая газолином.
— Испано–Сюиза… Испано–Сюиза… Теперь — главное.
Из маленькой коробочки от монпансье Пайонк достает несколько мертвых пауков. Больших, черных, жирных пауков.
Он разбрасывает их по одеялу, по полу, на ночном столике, на подушке.
— Теперь ты вспомнишь «Черного паука», — злобно шепчет он.
Может проснуться служанка не вовремя… Он крадется на кухню. В руке его блестит синяя узкая сталь стилета. Через пять минут возвращается, и теперь стилет не синий, а красный.